— Леди Элиза, вы хоть понимаете, кому подали руку? — голос принадлежал Элеоноре.
Я резко развернулась к компании девочек, заметив, что леди Эллингтон стоит, скрестив руки на груди, и вызывающе смотрит на нас с Люси.
— С этой девочкой никто не дружит, — сказала она надменно, — вы же не станете водить знакомство с бастардом? — и улыбнулась так гнусно, что мне захотелось ударить ее по лицу. Но я сдержалась. Мама отлично воспитала меня.
— Я принцесса, — вскинув голову, произнесла я, — и я буду дружить с тем, с кем пожелаю, несмотря на его или ее положение в обществе, вы меня поняли, леди Нора?
Аристократка вспыхнула, и ее лицо теперь могло поспорить цветом с локонами мисс Брадшо.
— Я вижу, поняли, — добавила я.
Элеонора шагнула ко мне, придвинулась так близко, что наши лица оказались почти рядом. Я даже чувствовала идущий жар от ее полыхающих щек. Она определенно была зла.
— Это неправильный выбор, леди Элиза, — протянула она, шипя от негодования. — И вы скоро поймете это, — после чего, гордо развернувшись, направилась в сторону своей комнаты. Девочки стайкой потянулись следом, а я снова повернулась к золотоволосой девочке и улыбнулась ей.
— Ты зря спорила с Норой, — заявила та печально, — она сказала тебе правду. Я незаконнорожденная и своим присутствием в этом пансионе обязана только доброте своего отца, лорда Эдварда Хейли. Он надеется, что, дав мне образование, после сможет устроить в приличный дом гувернанткой или учительницей, чтобы не висела не его шее.
— А кто твоя мать? — спросила я.
— Служанка, — ответила Люси и стыдливо спрятала лицо, словно ожидая, что я тотчас начну надсмехаться над ней, узнав о ее родителях.
— Мне все равно, — заявила я, — ты же слышала, что я сказала Норе? — и снова улыбнулась.
— А ты и правда принцесса? — спросила она.
— Да, — кивнула я.
Люси внимательно посмотрела на меня, а затем спохватилась.
— Через полчаса у нас обед, а твои волосы... — она замялась. Я взяла ее за руку и потянула за собой в свою комнату. Девочка шла следом нерешительно, будто подозревала, что это все розыгрыш, но, когда я села перед зеркалом и протянула ей расческу, она улыбнулась.
— Поможешь? — попросила я. Отражение Люси улыбнулось мне в ответ.
— С удовольствием, леди Элиза.
— А потом я уложу твои, — добавила я и Люси принялась за мою прическу. Так началась моя дружба с девочкой-солнцем.
Завтрашний день принес первые занятия, и я почти сразу же невзлюбила половину из преподавательниц, что лебезили передо мной только из-за того, что мое положение было многим выше, чем у них. Время потекло сперва медленно, пока я привыкала к пансиону, а затем, набирая обороты, все стремительнее, превращаясь из спокойной широкой реки и бурлящую горную, что могла свалить с ног и унести далеко-далеко. Я так больше ни с кем и не подружилась. Стоит ли говорить о том, что, кроме Люси, у меня не появилось ни одной подруги. Как оказалось, мы с девочками-аристократками совсем по-разному смотрели на этот мир и на людей, что жили в нем. Мы так и не стали ни с кем из них подругами. Я не чуралась слуг и относилась к ним с предупредительной вежливостью, как и положено было принцессе. Так как учили меня мои родители.
За первые два года обучения в пансионе, несколько раз приезжал мистер Картер, чтобы проведать меня, и я радовалась его приезду и ему самому, словно родному и близкому человеку. Но, кроме поверенного, появлялся и сэр Генри. Я прекрасно помню, что в каждый его приезд мисс Парсон встречала дорогого гостя и всегда выходила на ступени. Стоя рядом с ней, было смешно наблюдать, как она приседает в глубочайшем реверансе, как, возможно, присела бы только перед королем. Мне было противно видеть ее, такую надменную и важную с нами, воспитанницами, с таким жалким подобострастным видом перед своим опекуном. Зато я поняла, что сэра Генри уважают и с ним считаются, как с кем-то определенно важным.
Сам опекун почти никогда не разговаривал со мной. Лишь всегда смотрел пристально, изучающе, чуть прищурив светлые глаза, словно хотел увидеть что-то спрятанное от его взора. А внутри меня разрасталось стойкое ощущение, что он меня просто ненавидит. И хотя я не понимала причины этой ненависти, но чувствовала ответную злость, которую всячески подавляла.
