Сагайдачный. Крымская неволя - страница 29

закричит сза­ди, где-нибудь за спиною, и Грицко оглядывался назад, и там казалось все еще более таинственным и безмолвным... Чудилось, будто трава шепчется между собою и «тирса» ле­печет детскими голосами: «Не топчіть мене, хлопці, бо мене ще нiхто не топтав...» Кое-где сюрчали ночные полевые сверчки, как бы кого-то предостерегая: «Го-го-го-го! Вон кто-то идет степью — берегитесь, не показывайтесь...» В ше­лесте травы под ногами слышалось что-то таинственное: не то русалка косу чешет на месяце и тихо смеется, не то под землею кто-то плачет... Именно это самое безмолвие ночи и степи и наполняло окрестность таинственными звуками и видениями: вместе с лучами от месяца, казалось, сыпалось на степь что-то живое, движущееся, но неуловимое и тем бо­лее шевелившее корнями волос на голове...

«Ги-ги-ги-ги!» — закричало вдруг в степи что-то страш­ное, и Грицко так и присел со страха и неожиданности.

— Ох, лишечко! Что это такое?

— Господи! Покрова пресвятая! Покрой нас!

«Ги-ги-ги-ги!» — повторилось ржание; и темная масса, описав полукруг по степи, остановилась перед изумленны­ми путниками.

— Косю, косю, тпруськи, иди сюда, дурный! — ласково заговорил запорожец, идя к темной массе.

— Да это конь, хлопцы! Вот испугал! — опомнились молодые беглецы.

Это действительно был конь, один из тех коней князя Острожского, на котором ехали беглецы днем. Благородное животное стояло, освещенное луною, навострив уши...

— Косю, косю, дурный! — соблазнял его запорожец, под­ходя все ближе и ближе.

Но конь фыркнул, повернулся, взмахнул задними копы­тами и как стрела полетел степью. Не на такого, дескать, наскочили...

— И не чортова ж конина! — проворчал запорожец.

— Стонадцать коп! Вот ушкварил! Когда солнце несколько поднялось над горизонтом, решено было сделать роздых.

— Вот теперь будет козацкая ночь, — пояснил запоро­жец.

Пройдя всю ночь, беглецы, действительно, нуждались в отдыхе, и этот отдых им выгоднее было дозволять себе днем, чем ночью: ночью они безопаснее могли продолжать свой путь, да ночью же не так и жарко, как под полуденным раскаленным солнцем. На этот раз они расположились в верховьях небольшой речки, впадающей в Буг, где можно было найти и тень, и воду, и проспали безмятежно почти до полудня. Только пробуждение их, как и накануне, было трагическое. Раньше всех проснулся друкарь. В момент пробуждения слух его поражен был каким-то глухим, сиплым, но могучим ревом, напоминавшим рев разъяренного бугая. Боясь какой-либо опасной случайности, Безридный поспешил разбудить своих товарищей.

— Ты что, друкарю? — спросил, торопливо вскакивая, запорожец,

— Уж не ляхи ли либо татары?

— Нет, дядьку, а что-то ревет.

Рев повторился и совсем близко: животное без сомнения шло сюда.

— Это тур, — сказал запорожец, тревожно оглядыва­ясь, — надо спрятаться, этот черт хуже ляха и татарина.

Действительно, зверь не замедлил показаться. Это было страшное чудовище, хотя оно и напоминало собою обыкно­венного украинского вола или бугая. Громадная голова с широчайшим лбом, на котором петушился в обе стороны ог­ромный чуб, встрепанный, с вцепившимися в него колюч­ками репейника и терновника; овально изогнутые рога — рожища такой величины и толщины, что в них, дейст­вительно, по сказанию былин богатырского цикла, могло войти по «чаре зелена вина в полтора ведра»; широчай­шая, истинно турья, шире, чем воловья, шея на спине схо­дилась с надлопаточным горбом, а книзу, морщась широ­кими, жирными складками, оканчивалась лохматой бородой. Все это было необыкновенно страшных размеров, а ди­кие глаза изобличали такую же дикую, беспредметную свирепость — свирепость ко всему, на что они ни смотре­ли — на человека, на дерево и на все живое — все это ему хотелось посадить на рога и затоптать толстыми, обрубковатыми ногами с двукопытными «ратицями». Хвост чудовища кончался длинным пуком волос, который украсил бы собой лучший султанский бунчук _{>[Бунчук - искусно украшенная короткая палка с конским хвостом на конце, знак военной власти]}.

Ясно было, что чудовище шло к водопою — шло, понурив голову, и страшно ревело. К счастью, недалеко от этого места, над самою криницею, рос старый ветвистый дуб. Запорожец сразу оценил все выгоды своей позиции и моментально решил, как ему действовать в виду страшного врага. Он сам был своего рода буй-тур, хотя немногим умнее рогатого тура.