Как в этом, так и в следующем романе трилогии, — в отличие от «Собственника», где автор дал возможность читателям ощутить роль Форсайтов в стране, рисуя лишь замкнутый мир семьи, — Голсуорси создает картину исторических этапов Англии. В романе «В петле» таким этапом была англобурская война, в романе «Сдается внаем» (1921) предстает Англия, переживающая последствия первой мировой войны, экономический кризис, обострение классовых противоречий, подъем рабочего движения.[5] В этот период под влиянием Октябрьской революции происходят изменения во всем мире, утрачивают свою твердокаменность устои форсайтизма.
Состояние духа собственников в «нестабильном мире» наиболее выразительно передают символические «сквозные образы» — шляпа и цилиндр, обретающие теперь более глубокий смысл. Некогда презираемая Форсайтами шляпа — признак плебейства — теперь служит Сомсу защитной маскировкой. «Тень платана падала на его простую фетровую шляпу. Сомс дал отставку цилиндру, — в наши дни не стоит афишировать свое богатство». Но собственники не намерены уступать своих позиций, об этом красноречиво говорит традиционное празднество привилегированных — день крикетных состязаний между воспитанниками Итона и Хэрроу, — день торжества цилиндра. Лишь некоторое количество зрителей «в мягких шляпах занимает бесплатные или дешевые места»; обладатели цилиндров «могли радоваться, что пролетариат еще не в силах платить за вход установленные полкроны». Изображение публики на трибунах стадиона исполнено сатирической силы. Мы снова видим, как проявляется чувство реальных пропорций у писателя, который вызывает в нас ощущение ничтожества буржуазно-аристократической верхушки, противопоставляющей себя народу. «Еще оставалась хоть эта твердыня — последняя, но значительная: стадион собрал, по уверению газет, десять тысяч человек. И десять тысяч человек, горя одной и той же надеждой, задавали друг другу один и тот же вопрос: «Где вы завтракаете?» Было в этом вопросе что-то очень успокоительное и возвышающее — в этом вопросе и в наличии такого множества людей, которые все похожи на вас и все одного с вами образа мыслей. Какие мощные резервы сохранила еще Британская империя — хватит голубей и омаров, телятины и лососины, майонезов, и клубники, и шампанского, чтобы прокормить эту толпу… Шесть тысяч цилиндров будут сняты, четыре тысячи ярких зонтиков будут закрыты, десять тысяч ртов, одинаково говорящих по-английски, — наполнены. Жив еще старый британский лев! Традиция! И еще раз традиция! Как она сильна и как эластична! Пусть свирепствуют войны и разбойничьи налоги, пусть тред-юнионы разоряют поборами честных граждан, а Европа подыхает с голоду, — эти десять тысяч будут сыты…»
Как некогда в «Собственнике» Голсуорси увидел главное в стариках Форсайтах, так теперь он раскрывает «доминанту» ее молодежи: опустошенность, нигилизм и в то же время желание поскорее взять от жизни все, что можно. На смену девизам «сохранять энергию», «держаться» приходят другие: «Трать, завтра мы будем нищие!», «Лови мгновение, завтра мы умрем!»
Свергнут кумир стариков Форсайтов — жизнеспособность. «Зачем вам жизнеспособность?» Этот вопрос, к которому присоединяются другие собеседники, задает Проспер Профон — «сонный Мефистофель» — Джеку Кардигану; как и предыдущие поколения его класса, Джек ставит превыше всего формулу, что спорт делает человека жизнеспособным. Автор заставляет нас увидеть, что твердая вера в эту формулу Джека Кардигана с его руководящим принципом: «Я англичанин и живу, чтобы быть здоровым», — нечто столь же мертвенное, как и безверие его собеседников.
Утрачивает свою категоричность пресловутое выражение «неанглийский», которым Форсайты определяли все чуждое их классу. Понятие «чуждый» включает теперь столь многое, что его нельзя мысленно устранить, считать несуществующим. Сюда ведь относится и настроение молодежи форсайтовской Англии. Хорошо еще, что «английский тип разочарованности» все-таки отличается, например, от вызывающе-циничной философии бельгийца Профона: «… ничего ни в чем не находить было не по-английски; а все неанглийское невольно кажется опасным… И впрямь мсье Профон слишком обнажал свой образ мыслей в стране, где такие явления принято вуалировать».
