В Баку я приезжал на дачу деда в Мардакане. Хороший дом, но ничего общего с Валентиновкой. Минималистская сакля, сложена из дикого камня, — сакля в буквальном смысле слова. Два прохладных помещения. Вокруг огромный участок, песок с дюнами, инжир, какие-то кусты. Метрах в пятидесяти от веранды валялся деревянный столб с белыми фарфоровыми изоляторами. А у нас была гора оружия, множество винтовок, в основном малокалиберных. Как-то отец выбрал одну. Сначала он долго ее чистил от ржавчины, приводил в порядок. Приезжая из города, привозил с собой коробку патронов, — в те времена их можно было купить свободно.
И мы с ним лежали в сделанном нами из бархана огневом рубеже и стреляли по этим изоляторам. И время от времени был слышен звон, напоминающий звук лопнувшей струны, когда пуля попадала точно в изолятор. Она его не разбивала, конечно: фарфор был толстый. Кайфовое развлечение — одно из наших любимых на даче.
На даче и в бакинской квартире было много неожиданного. Квартира деда в дореволюционном доме вообще напоминала напоминала пещеру Али-Бабы. Три комнаты и большой холл: улица Лейтенанта Шмидта, дом 8. Лестница снаружи. Гигантские комнаты с толстыми стенами, окна закрывались тяжелыми ставнями. Огромное количество пылящихся книг — найти среди можно было все что угодно…
Однажды я залез за сундуки, и на меня свалилась настоящая кривая сабля. Не то, что сейчас делают, а боевая, мощная и очень тяжелая, с рассохшейся ручкой. Я начал ей махать и чуть люстру не разбил.
Кинжалы кавказские — признаться, и дома в Москве, на Мансуровском[11], подобного добра хватало, поэтому ничего особо удивительного для меня среди тамошних сокровищ не было. Но оружие я любил с детства.
Мне был один год, когда меня привезли в Карабах, — но ничего не помню. Знаю, что мать там наслаждалась верховой ездой: у нас были конюшни, мать седлала и выезжала.
Там были карабахи[12], привезенные то ли братом деда, то ли приемным сыном деда. Все — военные, участвовали в оккупации Северного Ирана во время войны: когда в 1941 году туда вошли советские войска, Азербайджан был активно задействован, поскольку оккупировался Иранский Азербайджан. Оттуда кто-то из них вывез шахских карабахов, попросту «империалистически» ограбив конюшни. Лошадей держали в нашей семейной конюшне. Мама брала лошадь и утром уезжала в карабахские холмы. Отец рассказывал, что местный народ пожимал плечами. В 1948 году было немного непривычно видеть молодую девушку в галифе и сапогах, которая седлает лошадь, выводит ее и галопом мчится в холмы.
Потом налетела московская бабушка и утащила меня из Карабаха. Наверняка она потом думала, что именно там я подхватил полиомиелитный вирус. Хотя полиомиелит свирепствовал как раз в Москве.
А Карабах для меня свелся к этюду моего отца, который в свои 16 лет нарисовал руины нашего старого дома, существовавшего до 1918 года. Нарисовал в пастозной густой передвижнической манере. Сейчас в голове только синесерое пятно. Рисунок висел у нас на даче, напротив моей кровати. Засыпая, на него всегда смотрел. Поэтому связь с Карабахом у меня была постоянная — виртуальное напоминание всегда крепче, глубже проникает в сердце.
Моя бабушка, урожденная Шепелева, не любила восточных людей. Имперская русская националистка старого закала. Хоть и кабардинка по матери — это хуже всего.
У бабушки были сестра и младший брат. Сестра Анна, брат Владимир. По семейному преданию, все обстояло так.
Они родились в семье Андрея Львовича, который по какой-то линии был потомком Дмитрия Дмитриевича Шепелева — генерала наполеоновских войн, портрет которого висит в Питере[13]. Андрей пошел в гусары, а брат его тем временем прибрал к рукам все, что оставалось от отцовского наследства. Вышел Андрей из гусар в небольшом звании — даже ротмистром, кажется, не стал. Вышел в отставку, смотрит — а ничего нет.
Тогда он уехал в Ростов и женился там на девушке, которую взял из монастыря. Она была кабардинка, русские убили всю ее семью, а ее сдали в монастырь. Сам он стал управляющим на заводах Терещенко. Терещенко — мультимиллионер в конце XIX века. Ему, как маркизу Барабасу, принадлежало всё. Едешь, к примеру, и спрашиваешь у местных: «Чьи это поля?» Они отвечают, что Терещенко. «А чьи эти виноградники?» Терещенко. А мой прадед был у него управляющим. Жили в Ростове, бабушка училась в гимназии.
