При компиляции текста новой книги за основу уже не брались видеозаписи целиком. Каждая новелла в данном проекте представляет собой «монтаж» фрагментов из различных бесед, объединенных общим контекстом, — так, собственно и получался целостный рассказ. При таком подходе перемещенные пассажи парадоксальным образом оказывались не вырванными из некоего контекста, а, наоборот, обретали его — порой самым неожиданным образом. Напомню, что исчезновение из текста «интервьюера» или собеседников Джемаля способствовало невнятности прежнего контекста, в котором пребывала та или иная часть текста. Отсюда, кстати, и странноватые пассажи и фразы, которые на самом деле были просто ответными репликами скрытому визави. В новой книге многие отрывки, а порой и отдельные предложения и даже фразы, перемешаны и вплетены в ткань повествования так, чтоб по возможности не виднелись «лоскуты» и не торчали «клочья», коими пестрят распечатки записей.
Конечно, в повествовании есть шероховатости — иногда просто неустранимые: автора нет с нами. Бросается в глаза местами неполнота, незавершенность рассказов. Выше я писал, что автора порой подводит память в деталях: помним, что Джемаль уже был смертельно болен во время записей. И, увы, мы так и не узнали, что он всё же говорил «для печати», а что нет. Но очевидная незавершенность проекта автором не мешает наслаждаться словом Джемаля — пронзительным, шокирующим, порой просто выбивающим почву из-под ног нынешних знатоков «объективного мира».
И вместо Post Scriptum:
Первая книга озадачила читателя постапокалиптической пустошью на обложке: а как же «сады» в названии?! Понимая, что выбор обложки дело не простое, обратился к любимому художнику Джемаля — к Адилю Астемирову. Впечатляющий ответ содержит то, чего так не хватает в моём «предисловии»: там есть слово о самом Джемале. Поэтому приведу часть письма, сохраняя своеобразный эпистолярный стиль художника и его пунктуацию.
[…]давать какие-то советы, объяснять на пальцах возникающие образы будет очень странно и сложно… всё очень сложно… я знаком с несколькими неотреда ктиро ванным и фрагментами текста… кроме самого текста, там существует ещё и ситуативный контекст… некоторая сумеречная зона… зона, где главный герой переступает последний порог… незримую полосу-границу… такая зона, где уже нет суши, но ещё не океан… знаешь, в тех небольших фрагментах, которые я читал… вся текстура текста насыщена бесценными самородками, россыпями бесценных отражений Гейдара… я не раз говорил, что сама фигура Джемаля — это материализованная невозможность в окружающем нас мире, нереальная реальность…
сам Гейдар, к сожалению, не видел текста… не редактировал его… что бы он сохранил, что бы изменил, что бы вообще удалил — нам уже не дано знать… всё очень сложно… как не повредить, вынося на поверхность все эти бесценные самородки, как экспонировать их, как задать нужную проекцию исходящему из них свечению… в этом я вижу сверхсложность вашей задачи…
ладно, теперь про обложку… главное — не дай художнику(кам) идти по простому пути «дубовых» ассоциаций типа „пустошь — это пустыня, сад — это липкий фруктовый дастархан"… также, если вдруг будешь работать с художником — „запредельным интеллектуалом", по возможности удержи его от визионерских репрезентаций в стиле „пустоши — это жуткие картинки постиндустриального апокалипсиса или инфернальные лавкрафтовские ландшафты а ля плато Ленг (ну как же без него!), а сады — это, конечно, сады рая, джаннат аль-фирдаус, не меньше"… мне кажется, все эти изобразительные ходы приведут в уже давно заезженный, битый-перебитый визуальный штамп, примитив… как сказал бы сам Гейдар, „в посюстороннюю пошлость"…
и что делать? как нам быть с Гейдаром? с его нереально реальной личностью?…сложная задача…
…я попытался набросать какой-то возможный вариант… „ориентировку"…как примерно я вижу обложку „садов и пустошей"… переработал фрагмент своей работы из дневника переходов-перемещений, из проекта "The diary of transitions" 1998 года… в посланном тебе наброске всё построено на полустёртых образах, мерцании цвета и т. д…
