Незадолго до нашего расставания мы совершили с Катей Подольцевой переход из Алма-Аты на берег Иссык-Куля и ещё две недельки жили на берегу, и с нами была небольшая компания — Рокамболь Сергей, его тогдашняя жена Марина и её отец, Митя Шехватов, Лена по кличке Зеленая, тогда 18-летняя хиппушка.
Митя Шехватов дружил с Жигалкиным. У Мити была дача рядом с дачей дяди Дугина, где Дугин отдыхал. Митя был его старшим товарищем, который «строил» его. Митя учил юного Дугина с 15-ти лет, что есть большие люди: есть Головин и есть Джемаль. Они — огромные. И если ты будешь себя хорошо вести, то, может быть, тебя с ними познакомлю.
Я вхожу и вижу, что на лавке, в предбанничке, сидит молодой человек, очень толстый, сравнительно высокого роста, килограммов 120 — 125 весу, в майке, с бритой головой. Голубые безумные глаза, как у палача в «Епифанских шлюзах». И одет он кроме майки в солдатские шаровары и шлёпанцы на босу ногу, а шаровары подвязаны завязками. Я понял, что это такой хипстерский прикол, что человек как бы бросает вызов общепринятому.
Он обратился ко мне:
— Я — фашист, я верю в вас. Верю в вас, фюрер. Я хочу следовать за вами. Мы будем всех вешать.
Потом мы вышли с крыльца во двор — весь в зелени, с клейкими листочками. И он говорит:
— Что вы мне посоветуете? Что мне делать?
И я ему ответил:
— Учить языки.
— А с какого языка начать?
— С французского, только с французского. И надо читать Генона. Это непревзойденная школа мысли. Ну и к тому же это ключ ко всем мировым метафизикам, ко всем мировым традициям и цивилизациям.
И он взялся за это дело так рьяно, что через несколько лет знал языков пять или семь. Дико способный парень Он начал учить французский и буквально через год он стал мне присылать письма на французском. У меня глаза полезли на лоб. Единственное, что у него все мужские артикли были с женскими словами, а женские артикли с мужскими.
Вскоре уже писал статьи по-французски, «Молния не заставит себя ждать»[204], что-то такое. Статьи он писал в стол. Мне присылал. Я их читал, потом мы созванивались по телефону и их обсуждали.
Это был 1980-й год, мне 32 года, а ему 18.
Это перечеркивает домыслы, что Дугин был частью Южинского пространства. Только виртуально. То же самое и с «Черным орденом СС»: Саша был разве что виртуальной ячейкой этого ордена.
С Дугиным началось новое интеллектуальное общение.
Кажется, он год проучился в МАИ, закончил первый курс и бросил. Потом опять поступил туда же и опять бросил.
Я учил его, развивал. Раскрывал перед ним картину, мы разговаривали. Саша выучил французский язык, начал на нём читать книги. Он проштудировал всего Генона за год и стал иступленным фанатом Генона, не подвергающим сомнению ничего. Но он был не слепым фанатиком, а человеком, который въедливо хотел раскрыть внутренний смысл каждой фразы и каждого указания. И мы находились в постоянном режиме дискуссии.
Но это уже всё потом, а пока что после вот этой встречи я собрался, и, несмотря на позднее время, несмотря на начало осени, взял и злобно поехал туда, где только что побывали Жигалкин с Наташей.
Жигалкины в Таджикистане встретились с человеком, сыгравшим в последующем некоторую роль, — с неким Каландаром. Встретились они с ним в Фанских горах. Взяли у него адрес в Душанбе и дали этот адрес мне.
С этого начинается совершенно новая эпоха, новая глава в моей жизни. Водоразделом становятся четыре элемента: расставание с Подольцевой как окончательное закрытие предыдущей жизни, из которой меня вывел за руку Степанов, а потом Женя Головин закрыл эту тему вместе с собой, уведя Подольцеву из моей жизни; написание «Ориентации — Север» при «секретарской» поддержке Дудинского; арест и пребывание в пятом корпусе Кащенко; встреча с Дугиным как с юным учеником.
Эти четыре момента, отнюдь не равноценных, но перекликающихся, собрали кватернер, образовавший ступеньку, с которой я перешёл к следующей главе моей жизни, называющейся «вхождение в исламское пространство», и путь внутри практического суфизма, путь внутри исламского движения Сопротивления Абдулло Нури. Тамам
