— Я свободный человек, — гордо заявил Шварц. Он ступил шаг вперед, в круг света, выпрямился. — И никто не заставит меня делать то, чего я не хочу делать. Вы мне надоели, Садовник, кроме того, я не приглашал вас в гости.
— Странное у вас понимание свободы, — покачал головой Илья. — Вы что, забыли: жить в обществе и быть свободным от него…
— Не трудитесь вспоминать, — Шварц, по-видимому, вконец разъярился. — Я тоже читал классиков марксизма-ленинизма… Но я вовсе не обязан выворачивать перед вами душу. Кстати, меня ограждает право вето. Или вы и об этом забыли?
— Юрген, — устало сказал Илья, — вы же умный человек, умнейший даже. Как вы не понимаете, что нам крайне важно выяснить сущность этой Боли. Узнать, что скрывается за ней. И ваша ложь сейчас вредит общему делу. Впрочем, как вредила и раньше, как вредит любое сокрытие истины… Мне некогда вести дискуссию об аморальности вашего поведения. Мне нужна информация. И немедленно. Если вы не расскажете обо всем сами, я буду вынужден просить совет Мира прозондировать ваше сознание.
Шварц побледнел.
— Вы не посмеете, — прошептал он недоверчиво. — Это унизительно… И для меня, и для вас…
— Еще как посмею, — заверил его Илья. — У меня, повторяю, нет выбора.
— А чего вы хотели? — закричал вдруг Юрген. Космолог заметался по каюте, пиная попадающиеся на пути предметы. — Чтобы я разнюнился, как ваша Лоран? Чтобы случайная, глупая боль, — да, я уверен, что это тоже вторичный эффект, в крайнем случае, сигнал о каких-то неполадках в энергетической системе, — чтобы эта боль обрушила на Окно и его исследователей океан вашего безотказного гуманизма?! Да эта «беспредельная боль», — он явно передразнивал Полину, — в сравнении с океаном вашей обязательной доброты — жалкая лужица! Я расскажу, если вы настаиваете, я, конечно, все расскажу…
Шварц как-то сразу потускнел, сгорбился, будто прошлая боль вдруг вернулась к нему, нахлынула, и не было сил сопротивляться неизбежному.
В Пустыне было страшно холодно.
Ефремов знал всю подноготную этой человеческой выдумки, да в конце концов форма-скафандр могла оградить его даже от космического холода, и тем не менее шел и шел, забыв обо всем, ежась и кутаясь в куртку.
Он вспомнил все. Скупые сведения и пышные гипотезы о сущности Окна промелькнули пред его внутренним взором. Боль Полины умножилась на боль Шварца, а изо всех признаний космолога вдруг высветлилась одна странная фраза: «Вы знаете, Илья, я удивляюсь не силе боли, не ее масштабам, а ее отвлеченности. Мне постоянно казалось, что это какая-то инородная боль. Будто возле сердца трется и трется кусочек металла».
Илья присел на камень. Какая-то зверюшка — суслик, тушканчик? пристроилась у его ног. Немного отогревшись, запищала, засуетилась.
Мысли не складывались.
Наугад, интуитивно Илья, наконец, выстроил цепочку: инородное тело, то есть Станция, находится в энергетической системе, об этом поступают сообщения, так называемые сигналы боли, и, как результат, как защитная функция Окна, — деятельность амеб. Единственным, что не вписывалось в логическое построение, была Боль. Откуда она? И почему? Почему энергетическая система, то есть главный узел ее — пульсар Скупая, реагирует на их присутствие в Окне именно Болью?! Так ли это? Как проверить, что боль не просто боль (вторичный, третичный эффект восприятия человека), а непосредственная реакция системы на инородное тело?
«А что если попробовать усилить эффект инородности? — обожгла Илью догадка. — Каким образом? Очень просто. Берем предполагаемый жизненно важный центр системы и… воздействуем на него. Центр в данном случае пульсар. Господи, как я могу воздействовать на пульсары? Где я возьму раздражитель для звезды? Нет, это утопия!»
Зверек — тушканчик, крыса, мышь? — отчаянно пищал и теребил Илью за брюки. Так и не определив, какая живность беспокоит его, Садовник встал и пошел вслед за зверюшкой.
Серое тельце сливалось с песком, пропадало в сумерках, по зверек постоянно пищал — жалобно, призывно — и Илья определял его местонахождение «по голосу».
В ложбинке, под сенью колючих кустов, чернел колодец водосбора. Оттуда тоже послышался писк — еще более жалобный и тоненький. Зверек заметался вокруг колодца.
