V
Сначала Альберто часто говорил о своем скором отъезде в Милан. Потом, мало-помалу, он перестал об этом упоминать, его дипломная работа превратилась в почти запретную тему и для меня, и для Малнате. Поэтому мы не говорили о ней прямо, а кружили осторожно вокруг да около. Раз он не говорил о ней сам, то, ясное дело, не хотел, чтобы и мы о ней говорили.
Как я уже сказал, он редко вмешивался в наши разговоры и никогда не говорил ничего существенного. Он, несомненно, был на стороне Малнате. Однако он поддерживал его пассивно, никогда не проявляя инициативы. Он не сводил с друга глаз, ликовал, если он побеждал в споре, и, напротив, казался обеспокоенным, если верх одерживал я. А в основном он молчал, ограничивался время от времени каким-нибудь восклицанием, смешком, неопределенным высказыванием:
— А вот это замечательно! И все же с определенной точки зрения… Минуточку! Давайте обсудим спокойно…
Казалось, что он даже чисто физически хочет спрятаться, исчезнуть, раствориться в тени. Мы с Малнате обычно сидели друг напротив друга: один на диване, другой — на одном из двух кресел, между нами стоял столик, на нас падал свет лампы. Мы практически не вставали, разве только чтобы зайти в маленькую ванную рядом со спальней или посмотреть, что делается за широким окном, выходящим в сад. Альберто же предпочитал сидеть в глубине комнаты, позади письменного и чертежного столов, которые словно защищали его. Но чаще он беззвучно двигался по комнате на цыпочках, прижав локти к бокам. Он менял одну за другой пластинки и всегда внимательно следил за тем, чтобы звук не перекрывал наши голоса, следил за пепельницами и, когда они наполнялись, мыл их в ванной; он вполголоса спрашивал, не хотим ли мы еще чаю; ставил на место какие-то предметы. У него был озабоченный и скромный вид хозяина дома, которого беспокоит только одно: чтобы высокий интеллект его гостей мог проявить себя наилучшим образом, чтобы им было обеспечено для этого все необходимое.
И все же, я в этом уверен, именно от него исходила та атмосфера подавленности, на которую я обратил внимание, как только первый раз вошел в комнату. Это он создавал ее своей педантичностью, своими настойчивыми и назойливыми заботами. Когда, например, в паузах нашего разговора он начинал подробно описывать, ну, например, достоинства кресла, в котором я сидел, говоря, что его спинка специально «разработана» для того, чтобы обеспечить позвоночнику самое правильное и удобное с анатомической точки зрения положение; или когда, предлагая мне кисет с трубочным табаком, он напоминал о смесях и добавках, которые, по его мнению, были необходимы, чтобы наши «Данхилл» и ГБД доставляли нам наибольшее удовольствие (столько-то сладковатого табака, столько-то крепкого, столько-то табака «Мериленд»); или наконец, по причинам, известным только ему одному, а мне совершенно неясным, когда он, улыбаясь, объявлял о том, что один или другой динамик его радиолы в данный момент не работает. В каждом таком случае во мне росло нервное напряжение, поднимался глухой протест, который мне с трудом удавалось сдерживать и который грозил вот-вот прорваться наружу.
И вот однажды вечером я не сдержался. Конечно, воскликнул я, обращаясь к Малнате, он судит о нашем городе как дилетант, как турист, поэтому он так снисходителен, мягок, в этом ему можно только позавидовать. Но что скажет он, такой крупный специалист по сокровищам честности, ума и доброты, о том, что произошло со мной, со мной самим всего несколько дней назад?
Мне пришла в голову прекрасная идея, начал я свой рассказ, пойти с моими книгами и бумагами в читальный зал муниципальной библиотеки, на улице Шенце — в тот самый зал, куда я так часто захаживал в последние годы, где меня знали со школьных лет, потому что именно там я находил приют и убежище, когда очередной опрос по математике заставлял меня прогулять уроки. Это был мой второй дом, где все, особенно когда я поступил на филологический факультет, были особенно добры ко мне. Сам директор, доктор Баллола, относился ко мне как к коллеге и всякий раз, когда замечал меня в зале, подходил, садился рядом и рассказывал о том, как продвигается его изучение творчества Ариосто, материалы к биографии которого он бережно хранил в своем личном кабинете. Он говорил, что его исследование кардинальным образом опровергнет выводы Каталано. А простые служащие? Они относились ко мне с таким дружелюбием и доверием, что избавляли от необходимости самому заполнять формуляры на каждую книгу и даже позволяли мне курить в дни, когда посетителей было мало.
