Отец возражал:
— Что за фокусы?… Что за выдумки?… Зачем это?… Кому нужно?… Весь свет знает наш Дашкесанлы. Бакинский рабочий — это бакинский рабочий, он живет в Баку, в городе, далеко от нас. А Дашкесанлы — это Дашкесанлы испокон лет. Люди говорят: куда идешь? — в Дашкесанлы; откуда идешь? — из Дашкесанлы. Вот так-то, милый! Хотите выдумывать новые вещи, свое?… Пожалуйста, выдумывайте, никто вам не мешает, но не трогайте нашего, старого, к чему мы привыкли! Козленок тоже норовит бегать своей дорогой, кидается в сторону от тропы, ищет свой путь к сочной траве — напролом, через колючий кустарник, по крутым скалам, по круче, однако он не оскверняет, не портит материнской тропы, куда в конце концов и вернется, ибо материнская тропа — тропа, проложенная многими поколениями животных, она самая простая, самая удобная, самая короткая, испытанная, проверенная временем… Я против твоей затеи!
— Ты готов спорить по всякому поводу, отец. Не вижу в этом смысла, сдержанно отвечал Годжа-оглу.
— А ты хотел бы заткнуть мне рот? — кипятился старик. — Хотел бы превратить меня в безъязыкий камень, который я обтесываю в моей пещере. Уж и спросить ничего нельзя, слова сказать нельзя!
— Спрашивать, говорить можно. А вот препятствовать, идти наперекор, противиться — это нехорошо. Очень нехорошо!
— Я не препятствую и не противлюсь.
— Противишься, очень даже противишься… Аллах свидетель — противишься, мешаешь. Мы себя колхозниками называем, а ты заладил свое: я середняк, я середняк!.. Но ведь колхоз и середняк- это разные вещи, разные понятия. Зачем отмежевываться, зачем противопоставлять себя коллективу?!
— Но ведь вы — колхозники. А разве я не середняк, скажи — разве не середняк?… Разве середняк — плохое слово?
Не видя конца этому спору, Годжа-оглу поворачивался и, качая головой, шел к двери, спешил в правление колхоза. «Этот упрямец, этот спорщик выведет из терпения кого угодно, — возмущался он в душе. — Что за характер?… Все берет под сомнение, ко всякому слову готов придираться. И ничего не поделаешь, отец ведь, родной человек, — куда от него убежишь?»
Но время шло, Годжа-киши привыкал и к новым словам, и к новым порядкам, тем паче что год от года колхозники жили все лучше и лучше. Когда же он услышал о гибели Сейфуллы Заманова, сказал сам себе: «Да, хорошо, что в свое время этим кулакам спуску не дали, прижали как следует. Мой сын и его единомышленники оказались дальновидными, умнее меня. Если бы они тогда не раздавили кулаков, кулаки бы сейчас не оставили сына в живых…»
Волы дружно тянули полозья с жерновом, люди с обеих сторон поддерживали его. Дорога шла лесом.
Отец и сын шагали молча, но каждый в душе продолжал разговор, имевший место два дня назад.
«Эх, отец, неудобный у тебя характер, — думал Годжа-оглу, косясь на угрюмое, сосредоточенное лицо старика. — Трудный, колючий характер, и он, можно сказать, работает у тебя без выходных дней: время, годы нисколько не изменили, не смягчили его. Наверное, он, этот характер, в какой-то степени способствовал тому, что меня, еще совсем мальчишку, потянуло из дому в чужие края, в далекий Баку… Когда-то далекий, а сейчас — близкий, родной город…»
Голос отца прервал его размышления.
— Эй, ребята, — сказал старик, — сейчас смотрите в оба, не то волы могут сорваться в пропасть! — Он вытянул руку, показал: — Вон за тем поворотом крутой обрыв, пропасть — дна не видно. Упаси аллах, камень выскользнет из-под копыта животного, полетит вол в пропасть и другого вола потащит за собой. Помню, я был совсем маленький, мой дед делал жернова в старой каменоломне, так в эту самую пропасть сорвались четыре вола, получше ваших.
Колхозники учтиво слушали старика. Один из них, молодой парень по имени Ашир, сказал:
— Сейчас, Годжа-киши, дорога много шире, чем в те времена, не подведет.
— Шире-то шире, а все-таки будьте бдительны! Как говорится, осторожность украшает джигита. А беспечный и на ровном месте может ногу сломать. Здесь же горы — не шутка!
Ашир, пройдя вперед, ухватился за конец веревки на ярме идущего с краю вола, пошел рядом, чуть ли в метре от пропасти, страхуя. Остальные руками притормаживали полозья с грузом, так как начался довольно крутой спуск. Внизу, у бурливой речки, старик распорядился:
