Мораг внимательно слушала план Бекки по поводу рекламной кампании выставки. По выражению ее лица было ясно, что она была воодушевлена тем, что грядет. Впервые за время работы в галерее Бекки могла назвать дело своим собственным, и Мораг понимала волнение, возникавшее при наблюдении за своей растущей помощницей.
После того как контракты между галереей и Сабой были подписаны и согласованы все пункты, удовлетворявшие и Мораг, и Сабу, началась работа по организации самой выставки. Бекки пришлось переносить шесть огромных картин из холла в кладовую галереи. В студии Сабы были еще восемь более мелких работ, дюжина набросков на альбомных листах и рисунки в ее портфолио. Вместе они провели замечательное утро, рассматривая работы для выставки. Они отобрали двадцать рисунков, выполненных чернилами с фотографической точностью, чертежи, маленькую стопку произвольных композиций в цвете. Бекки предложила плоские легкие бамбуковые рамы и потертые белые паспарту в качестве фона для выставки картин, Саба согласилась. Они договорились со знакомым фотографом Сабы, чтобы тот сделал черно-белые фотографии для Бекки; все складывалось удачно. Оставалось почти три месяца в запасе до выставки; Саба пообещала закончить девять небольших работ к тому времени и доверила Бекки вести ее дела по финансовой и организационной части выставки.
Было почти восемь часов, когда Бекки вернулась домой в тот вечер. Мораг буквально выставила ее из офиса, посмеиваясь: «Иди домой! Отдохни!» Она взяла свой плащ и неохотно вышла.
Она открыла дверь, пытаясь понять, вернулся ли Чарли. Дом был пуст и безмолвен. Она прошла на кухню. Там было чисто и спокойно, верный признак того, что Чарли еще не вернулся. Бекки улыбнулась сама себе и поднялась наверх. В большой спальне, которая стала их гнездышком, как только они въехали, она сняла рабочую одежду и оглянулась по сторонам в поисках чего-то более удобного на смену. Через несколько минут в теплых брюках и шерстяном джемпере она спустилась вниз к холодильнику. Должно быть, Чарли на одном из очередных деловых ужинов — она не утруждала себя слежкой за тем, где он и с кем в тот или иной вечер. Чарли был одним из тех бизнесменов, которые с трудом могли объяснить, чем они занимаются, кроме посещения многочисленных ужинов. Он был очень привлекательный, невероятно востребованный, из хорошей семьи, которая имела немало связей; он побывал во всех возможных школах, и, хотя его исключили из университета сразу же после первого семестра, опыта ему было не занимать. Бекки со смехом вспоминала рассказы о том, как его принимали в компанию, где он работает вот уже десять лет, и в которой, как ни в какой другой, его обязанности подходят его чарующей и довольно ленивой натуре.
После окончательного исключения из Дарема он отправился путешествовать: поехал в Непал, вдоволь надышался опиумом, провел год на ферме и вернулся в Лондон, созрев для серьезной жизни. Так он рассказывал. Друг предложил ему «подыскать что-нибудь в Сити», и Чарли составил список фирм, которые нанимают выпускников университета, забыв на некоторое время, что сам таковым не является. Потом он отобрал две фирмы с наиболее приятными на слух названиями. На следующей неделе он прошел два собеседования довольно удачно, и одно даже увенчалось приглашением на ланч. Он опоздал на первое собеседование, заблудившись в множестве узких улочек вокруг банка, но добравшись, узнал, что тот, кто должен был проводить с ним собеседование, совершенно случайно оказался «за пределами офиса», его усадили на очень удобную софу и вручили стопку журналов, чтобы не скучать до приезда мистера Шерберн-Барриджа. Он замечательно провел время, читая «Татлер» и «Вог», игнорируя большинство финансовых журналов. В конце концов, после трех часов ожидания невысокий полный человек почтил его своим присутствием, похоже, невероятно довольный съеденным ланчем. Чарли проводили в кабинет этого самого человека, задали несколько вопросов о школе (Харроу); об университете (Дарем, обучение в котором, к сожалению, не продлилось долго); о связях в Сити (никаких) и предпочитаемых видах спорта (множество). Он вел себя немного настороженно — ведь не могло же быть все настолько просто. И все же так оно и было.
