— Да и ты усач порядочный! — засмеялся Хохряков. — Вон какие пики накрутил, того и гляди телеграфные столбы заденешь с паровоза.
Старик окончательно повеселел.
— Да уж вырастил! — Храпчук потрогал свои усы. — Не то что ты! Оставил под носом пучок щетины, да и тот закоптил табачищем…
Хохряков усмехнулся, подошел к узким дверям, бросил на землю окурок, посмотрел на усыпанное звездами небо и вдруг тихо запел:
Осыпаются листья осенние,
Хороша эта ночка в лесу.
Выручай меня ноченька темная,
Я неволи в тюрьме не снесу…
— А ты еще поешь! — Храпчук открыл дверку топки. — Подкормлю-ка я своего конягу!
— Запоешь тут! — перешел Хохряков на серьезный тон. — Завтра нам с тобой придется хоронить кое-что на кладбище… Знаешь, офицерики уже в часовню заглядывали, может, нутро Николая-чудотворца проверяли, не завелось ли там чего. Не Конфорка ли сработала? Как думаешь?
И, не дожидаясь ответа, закончил почти шепотом:
— После вечернего гудка приходи к дамбе, острогу не забудь прихватить, рыбу будем лучить. Я в лодке жду… Пока, старина!
— Будь здоров! — ответил Храпчук, кидая очередное полено в открытую пасть топки. Отсветы пламени заиграли на его лице.
Хохряков взял фонарь и спустился с паровоза. На путях забегали зеленый и белый огоньки…
* * *
Невысокая, сутуловатая женщина открыла калитку во двор Храпчука. Был полдень, машинист доставал из колодца воду. Он только что проснулся после ночного дежурства и хотел умыться. Увидев женщину, старик поспешно отцепил ведро, прикрикнул на заворчавшую собаку и пошел к калитке.
— У вас, кажется, сдается комната? — спросила женщина.
— Сдается! — Храпчук держал в одной руке ведро с водой, а другой указывал на дверь в сени. — Пройдите, уважаемая…
В небольшой комнате Храпчук задернул занавески на двух, глядевших на улицу, окнах.
— Смотрите наш дворец!
Женщина оглядела комнату, улыбнулась сухими тонкими губами и сказала негромко:
— Здравствуйте, товарищ Храпчук! Вам посылка от Усатого!
Она сняла с головы сложенную вдвое черную шаль и развернула ее. Машинист увидел знакомое еще с 1905 года алое шелковое знамя. «Снова мне его прятать… Сберегу и на этот раз…»
Женщина взяла шаль и накинула ее на плечи. Храпчук побежал в другую комнату. Скоро он вернулся с большой, уже довольно потертой клеенкой и накрыл ею расстеленное на столе знамя. На клеенке были отпечатаны портреты царя Николая II, императрицы, наследника Алексея и всех царских дочерей.
— А я вас сразу-то не узнал, — сказал Храпчук, разглаживая клеенку широкими ладонями. — Моя дочка у вас прошлой зимой училась…
— Помню, помню… Лиза, кажется?
— Она самая… Умерла нынче от чахотки. Сын с войны не вернулся, старушка скончалась от горя…
Храпчук проводил женщину до калитки.
— Ну, что ж, — проговорил он громко, — не понравилась комнатка, другую поищите! Всего хорошего, уважаемая!
На крыльце макаровского дома сидели Кузя и Пронька.
— Здравствуйте, Лидия Ивановна! — крикнул первым Кузя и сорвался с крыльца навстречу учительнице.
— Здравствуйте! — вторил ему бежавший позади Пронька.
— Здравствуйте, ребята! — Лидия Ивановна кивнула на бутылку, которую держала в руках. — Вот зашла молочка купить, но…
— У дяди Николая корова еще летом в трясине утонула, около Кривого озера, — заторопился Кузя. — Бабушка Аничиха молоко продает!
— Пойдемте, мы покажем! — предложил Пронька.
Оба довольные, они повели учительницу к домику бабушки Аничихи.
Проводив Лидию Ивановну, ребята свернули в узкий переулок. Кузя и Пронька были неразлучны. В Заречье многие удивлялись их дружбе, настолько они были разными. Пронька молчаливый, а Кузя балагур. Пронька кивнет головой и сделает что надо, а Кузя всем расскажет о своих планах, но не выполнит их. Одинаковы они только ростом…
— Скоро уже в школу идти, а ты так и не снял свои космы! — Кузя дернул товарища за отросшие на затылке волосы.
Пронька втянул голову в плечи.
— Отец ножницами поправит, и ладно. Нельзя мне наголо стричься — шрам на макушке. Помнишь, прыгали с сарая на картофельную ботву и я на кирпич угодил?
— А я, Проха, боюсь расти… Как с рыжей бородой ходить?