Мы приехали в столицу Индии Дели и осматривали резиденцию бывших властелинов страны — дворец Великих Моголов. Это лабиринт роскошных зданий из алебастра, окруженных строгими зубчатыми стенами Красного форта. Снаружи строгие стены, а внутри цветочные клумбы, каменные трубы и водоемы с проточной водой, павильоны гаремов с окнами из кружевных, ажурных мраморных плит. Заманчиво светятся каменные бассейны, из выступов, имеющих форму бутонов лотоса, струится горячая розовая вода. Над всем этим высится Павлиний трон правителеи, а окружающие стены гладки, выложены цветами и надписями из самоцветов. На стене одного из таких колонных залов двустишие, звучащее как вздох:
Если есть на свете рай,
Он здесь, здесь, здесь!
Этот рафинированный рай не имеет ничего общего с раем Адама и Евы, это полная противоположность всего простого, естественного. Владыка применял насилие не к одним только подданным, он насиловал и природу, заставлял воду бесцельно плясать по извивам бассейнов, кусты — образовывать бессмысленные арабески на грядках. Построил себе жилище, походящее на драгоценную алебастровую клетку, на ядрышко плода, лежащее на выстланном пухом ложе. Жесткой скорлупой стали крепостные стены, ощетинившиеся снаружи остриями боевых копий. И все это было создано для того, чтобы внутри такого курортного великолепия жил один человек — голый, не работая, ничем не рискуя, ничего не опасаясь. И это счастье?
Моголы думали, что именно в этом счастье. Они воевали, интриговали, жгли и казнили, чтобы их счастье было вечным. Свои колонные залы они противопоставляли всем.
Не удивительно, что остальные люди про себя твердили: «Если это рай, то нам он не нужен, не нужен, не нужен!»
Но власть Моголов не была вечной. После них другие правители, включая английских вице-королей, сидели на Павлиньем троне также непрочно. Исчезли короли и вице-короли, исчезают и последние князья. И похоже на то, что индийцы хотят избавиться не только от вельмож, но и от всяких паразитов вообще, даже самых мелких.
Как-то на шоссе, неподалеку от Дели, я вдруг встретил совершенно голого человека. Вам, вероятно, когда-нибудь снилось, будто вы оказались в одной рубашке посреди оживленной улицы. Это мучительное ощущение. Но этот человек совершенно не смущался, и встречные ничуть не удивлялись, хотя был ясный день и на человеке не было ни ниточки. Он не походил на обычных оборванных аскетов или фанатиков; ему было лет тридцать, тело у него было чистое, хорошо упитанное, глаза спокойные и выражение лица совершенно нормальное. Больше всего он напоминал мне нашего Йозефа Швейка, которому понравилось в сумасшедшем доме потому, что человек может там делать все, что вздумается, и к тому же его кормят и не посылают на фронт.
А в Индии это возможно и без сумасшедшего дома! Сбрось одежду, становись святым секты джайнов, удовлетворяйся немногим, а это немногое ты всегда получишь от других в виде подаяния, сиди и предавайся созерцанию. И в этом счастье?
Джайны утверждают, что именно такое прозябание — счастье. Они не боролись за свои взгляды, не совершали во имя этих взглядов преступлений, свою добродетель бедности они так настойчиво выставляли напоказ, что в конце концов добились — также бесцеремонно, как Моголы, — счастья за счет других. Могут ли люди согласиться со счастьем знатного Могола, лежащего обнаженным в алебастровом бассейне, или со счастьем подобного Швейку голого человека на улице? «Нет, — сказал недавно индийский министр Кришна Менон по поводу джайнов, — каждый бедный святой обходится нам, остальным, слишком дорого».
Святые ничего не делают и к тому же урывают еду у тех, кто сам не наедается досыта. Отсталой в промышленном отношении стране надо во многом догонять других, народу приходится напрягать все силы, и добровольные нищие являются в сущности паразитами. Эту экономическую истину Азия постигает довольно быстро.
И если среди вас найдутся люди, которые хотели бы вкусить райскую жизнь и полное безделье, они должны поторопиться в Индию и сбросить там одежду, пока таких там еще терпят.
Сам я этого не пробовал, я представляю себе счастье иначе. И к гнездышку Моголов, оберегаемому зубчатой стеной, я тоже не стремлюсь. Кому захочется не жить с людьми, а противопоставлять себя им?
