Стало совершенно темно, и я решил заночевать в пустыне. И вот ночью, глядя на звезды, я размышлял: земля вращается вокруг своей оси, и от этого происходит смена дня и ночи. И это в одно и то же число разных лет будет неизменно. Земля ходит вокруг солнца, и от этого смены зимы и лета, но отношение ее к солнцу неизменно в одни и те же числа. Наконец вся солнечная система стремится куда-то, и вот в этом движении не может ли быть каких-либо колебаний в долготе тени? И я ответил сам себе: да, могли, и я могу, и я должен найти это дерево. И я нашел его. Оно было спилено много лет тому назад почти вровень с землей. Большой черный пень громадного, должно быть, карагача был наполовину занесен песком. Я смотрел на него с умилением. Так вот оно, то «древо высокое и вельми богатое ветвями», которое принял неизвестный исследователь за базисную точку своих определений. Дальше все пошло уже гладко. Я взял направление на ослепительно горевшую в лучах восходящего солнца вершину Хан-Тенгри и отсчитал триста шагов. За стеной камыша, ивняка и сухой травы передо мною была в глубоком русле та самая река, по которой мы шли вчера. Я прошел по ней шестьсот девяносто три шага и стал искать то, что обозначил в своем описании неизвестный «стрелой». Вот далее пришлось немного поработать и головой, и ногами, разыскивая «галдарею камени белаго, яко мрамор»… Но это уже были пустяки.
— Так вот, милая Фанни, — закончил свой рассказ Иван Павлович, — я обязан неизвестному покойнику, чьи останки я так случайно нашел во время охоты, и вам открытием золотой жилы…
— А я-то тут причем? — спросила Фанни.
— Если бы не ваше имя, натолкнувшее меня снова взяться за таинственную книжечку, если бы не ваши мечты о золоте, я бы, вероятно, и совсем позабыл о том, что у меня в столе хранится столь необычайный и драгоценный документ.
— Но почему, дядя Ваня, вы так долго молчали об этом? Почему тогда же, в мае, в июне, вы не начали этого дела?
— Вы мне мешали.
— Удивительный вы человек, дядя Ваня, и совершенно непоследовательный. То вы мне обязаны, то я вам мешала.
— И то, и другое правда, Фанни. Вспомните, пожалуйста. Вы принесли сюда, на пост, жажду приключений, и за вами побежали приключения. Я только что начал производить разведки, как это приключение с Зарифом. Не успел я отделаться от него, сдать все донесения, акты и расписки, является Васенька, поездка в Турфан, и пошло, и пошло. А дело деликатное. Надо, чтобы никто не пронюхал этого места. Особенно китайцы или, Боже сохрани, такие люди, как Гараська. Не то что продадут секрет, а просто разболтают в пьяном виде.
— Вы могли поручить разведку мне, — сказала Фанни.
— Не хотел, — просто ответил Иван Павлович, смело и прямо глядя ей в глаза.
— Вы мне не доверяли?
— Нет. А просто тогда не хотел делать вас своим компаньоном.
— А теперь?
— Очень хочу.
— Что же произошло?
— Много воды утекло с тех пор, и мы с вами пуд соли съели, Фанни. И я… полюбил вас…
— Ну вот. Я так и знала… Бросьте это из своей головы, милый дядя Ваня, — вставая из-за стола, сказала Фанни. — Не к лицу это вам.
Но в голосе звучала не злоба, а какая-то ласковая печаль, и глаза не метали молний, а смотрели с тихой грустью на кабардинскую шапку и на винтовку, висевшую на стене, будто прощался с ними шалун-мальчишка, уступающий дорогу женщине…
— Глупости все это, — резко сказала Фанни. — Договорились!.. Я ваш компаньон, и больше ничего… Спать пора… Смотрите, четвертый час уже.
И широкими шагами, как всегда, когда она была чем-либо недовольна, Фанни прошла в свою комнату и заперлась в ней.
