— Африка — еще не второй фронт, Ханна, — сказал мне Франс. — Только та кампания, которая отвлечет от Красной Армии значительные силы противника, будет означать второй фронт. На Востоке все еще находится более двухсот немецких дивизий… Действия в Африке — всего лишь булавочные уколы в бок фашистского зверя; а его надо добить окончательно.
— Везет нам с союзничками, — насмешливо сказал как-то Эдди. — До войны Гитлер и Муссолини были главной надеждой и утешением английских консерваторов!
Я возразила: ведь каждый видит, сколько энтузиазма и мужества проявил английский народ в этой войне.
Все рассмеялись, а Йохан заметил:
— Это ты очень хорошо сказала: английский народ. Он хочет сражаться и сражаться… и этого, конечно, нельзя недооценивать. А вот господа у руля правления? Разве они так же охотно воюют?
Я поняла, что на свете существуют вещи, о которых я никогда не подозревала, точно так же как были вещи, совершенно не известные моим товарищам. Я знала гораздо больше, чем многие из них, но тут я поняла, что одно дело — знать несущественное, а другое — знать действительно важное; именно последнее было для меня наиболее чуждым и неясным. Я видела, что их знание людей и жизни непосредственно вытекает из условий, в которых они живут. Франс в молодые годы работал на металлургическом заводе. Затем он стал профсоюзным работником (вот откуда у него приличный коричневый костюм, воротничок и тщательно завязанный галстук, подумала я немного насмешливо). Его жена, больная туберкулезом, лежала у родственников в Хиллегоме. Изредка он ходил туда навещать ее и после каждого визита был тихим, молчаливым; только по прошествии нескольких дней он снова делался словоохотливым, его обуревала жажда подвигов, ему не терпелось вынести на обсуждение новые планы; я замечала каждый раз, что два-три из них оказывались совершенно фантастическими. Рулант был каменщиком. Еще в молодые годы он стал коммунистом. Его выдвинули кандидатом на выборах в члены муниципалитета; он рассказывал мне — правда, позднее, — что побоялся взяться за это дело. Он бродил по провинциям Северная Голландия и Южная Голландия, отмечался на бирже труда, промышлял мелкой торговлей, проводил беседы с рабочими, корчевал пни; в дни мобилизации Рулант работал в Роттердаме и пережил там бомбардировку. Когда в Амстердаме подготавливалась февральская забастовка, он распространял воззвания на гарлемских заводах; немецкая разведка охотилась за ним, и вскоре он ушел в подполье. Как-то вечером, провожая меня на урок стрельбы вместо Франса, Рулант рассказал мне, что его чуть не хватил удар, когда партийный инструктор явился к нему домой и сказал, что его направляют в ряды вооруженного Сопротивления. Я была поражена. Неужели человек, который кажется таким бесстрашным, уверенным в себе, может испытывать страх? Он, очевидно, заметил мое удивление: серые глаза его затуманились. Потирая свой квадратный подбородок, он медленно сказал:
— Да… Я никогда раньше никого не убивал… Даже курицы не зарезал и мухи не убил. И вдруг суют тебе в лапы этакую «пушку» и говорят: «Стреляй! Стреляй в людей!..»
— Какие же это люди? — возразила я.
— Разумеется, фашисты й изменники родины — сволочь, давно потерявшая право на существование. Но попробуй всадить пулю в живое существо, в молодчика, которого ты никогда и не видел…
Знаешь, Ханна, — поспешно добавил он, — если попадаешь в лапы кому-нибудь, кто тебя бил и мучил, или если тебе известно, что он схватил кого-то из твоих товарищей и измывался над ним, или же ты несколько месяцев просидел в концлагере и на себе испытал, как они обращаются с людьми… тогда дело идет гораздо легче.
— Рулант, — спросила я, — неужели так трудно представить себе, как фашисты обращаются с людьми?
Он вздохнул, вращая барабан старого револьвера:
— Да, по правде сказать, я с трудом могу себе представить; всякий раз мне приходится подстегивать себя и вспоминать о всех тех, кто погиб или казнен ими…
— Со мной другое дело, — сказала я. — Я точно знаю, почему буду стрелять!
Франс, Рулант, да и большинство членов группы никогда не распространялись о том, что они делают. Иначе держал себя Йохан, сын огородника из польдера Гарлеммер Меер; до войны он состоял членом всяких комитетов безработных и руководил различными кампаниями сельскохозяйственных рабочих. Он охотно делился воспоминаниями.
