В конце недели пришло долгожданное сообщение от Ады. В открытке стояло: «Пакет прибыл». Собственно говоря, я ничего иного и не ожидала, и тем не менее меня потрясло это известие, подтвердившее мою уверенность. Таня находится в здании «Холландсе Схаубюрх». Это первый этап на пути к той самой смерти, к которой на моих глазах безропотно шла, спотыкаясь, маленькая группа несчастных евреев, заранее сломленных морально.
Дома после получения открытки от Ады мы целое воскресенье провели в полном унынии и мрачной сосредоточенности. Я знала, что ничего не могу предпринять и мне придется ждать новых вестей, и все же мне приходилось бороться против искушения отправиться в Амстердам. Юдифь плакала, забившись в уголок своей осиротевшей комнатки, и вниз спускалась, только чтобы поесть. Единственное слабое утешение я черпала лишь в надежде, что на следующий день вновь встречусь с Франсом.
В этот понедельник стояла удушающая жара. Немцы производили переброску своих войск, и когда я, ближе к вечеру, поехала на велосипеде по направлению к Хемстеде, по дороге все еще катили немецкие грузовики. В них сидели с недовольными лицами взмокшие от жары солдаты, которые больше уже не пели. От беспрестанного движения транспорта в обе стороны поднимались столбы пыли, и она тяжелым желтым облаком оседала на маленькие сады. Казалось, весь воздух был насыщен пылью и сушью. Жара и духота меньше ощущались там, где попадалась узкая полоса орошаемых лугов и кустарников, от которых веяло свежестью. Чувствовалась давящая тяжесть близкой грозы, хотя вряд ли она смогла бы разрядить атмосферу.
Я доехала до больших скульптур, покрытых желтоватым гипсом, — они были знакомы мне с детства и находились вблизи въезда в старое поместье — там я должна была встретить Франса. Поместье «Спаньярдсэйкен» — «Испанские дубы» — было теперь своего рода государственным владением; расположенное в стороне от шоссе, оно постепенно пришло в запустение. Еще с давних пор доступ туда был запрещен, и о существовании поместья напоминали лишь темная аллея и безобразные огромные статуи женщин у въезда. Надсмотрщик за охотой и лесничий следили за тем, чтобы здесь никто безнаказанно не развлекался. Но в этом вовсе не было необходимости. Даже немцы не тронули этого поместья, что было весьма странно: ведь они имели привычку устраивать в парках свои склады и прятать под сенью деревьев автомашины.
Храбро проехала я на велосипеде между статуями и очутилась возле домика лесничего. Под дубами, посаженными, как говорят, еще во времена испанского владычества, было так тихо, будто в доме никто не жил. Ласковая неподвижность вечера и затихшая перед грозой природа вызывали у меня какое-то тревожное чувство, хотя мне не хотелось бы в этом признаться.
Я сошла с велосипеда у домика лесничего. Это было низкое строение с нависающей над стенами крышей в швейцарском вкусе, с неуклюжей деревянной резьбой. Я стояла в нерешительности, и вдруг меня напугал мужской голос:
— Поставь велосипед между штабелями леса, за домом!
Тут я заметила, что боковое окно немного приподнято — на ширину ладони. Плотные занавески не колебались, но за ними, очевидно, кто-то стоял, склонившись к самому подоконнику — вероятно, Франс. Я решительно отбросила страх и быстро обогнула дам. Там в самом деле высилось несколько штабелей: очевидно, эти деревья были сведены весной, во время расчистки леса. Я спрятала велосипед между штабелями. И в этот момент услышала, как позади меня отворилась дверь. Я обернулась. На пороге низенькой задней двери стоял Франс с непокрытой головой. Тот же коричневый костюм в клетку, гладко выбритое лицо и добродушный, слегка насмешливый взгляд темных глаз.
— Напугал я тебя? — спросил он.
— Нет, — коротко ответила я. Затем добавила подчеркнуто: — Не так-то легко меня напугать.
— Тем лучше, — сказал он.
Он зашел на минутку в темный коридорчик, и я увидела у него в руке шляпу — старую коричневую фетровую шляпу, которую он небрежно нахлобучил на голову. Затем он жестом пригласил меня следовать за ним. Мы пошли мимо штабелей леса по узенькой тропинке; затем мы перешли мостки и очутились в лесу. Шли мы молча. Деревья были преимущественно лиственные. От них исходил резкий, печальный аромат и веяло прохладой вечернего леса. К этим запахам примешивался горьковато-острый запах жимолости и плюща, доверху обвившего кое-где стволы деревьев. Лесные голуби ворковали где-то высоко над нашими головами. Слышалось грустное пение черного дрозда. Неожиданно узенькая тропинка расширилась и пошла между двойными рядами сосен; здесь запах хвои перебивал запахи листвы. Земля была сухая и коричневая от старых игл и сосновых шишек. Стояла непривычная тишина, и было немного тревожно, тем более что двойной ряд сосен точно декорацией отделял нас от остального леса. В конце небольшой укромной боковой тропинки стояла скамья, сколоченная из плохо отесанных досок.
