Доктор помешал а своей трубке железной проволочкой.
— Я говорю с вами откровенно. Для меня раненый солдат Сопротивления — это раненый солдат. Мне совершенно безразлично, существуют ли в их сердце какие-либо социальные перегородки. Допускаю даже, что какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина, вступающие в движение Сопротивления, также в первую очередь будут думать не о перегородках, а о человеке, который благодаря их общим убеждениям станет ему или ей ближе остальных… Позволю себе предположить, что в вашей семье нет ни верующих людей, ни коммунистов…
Неожиданный оборот, который примял наш разговор — или, вернее сказать, докторский монолог, — и удивил и обрадовал меня. Для меня стали ясными вещи, которых прежде я не понимала. Наконец, то и дело запинаясь, как обычно при подобных обстоятельствах, я неуверенно проговорила:
— Я очень рада, что вы все это мне рассказали. Об этой стороне движения Сопротивления я мало знала… Иначе и быть не могло, я понимаю… Я сама ненавижу всякие перегородки… Жизнь каждого человека проходит среди перегородок, но иногда приходится ломать их… если до этого дойдет. Я знаю, что так же обстоит дело и с отношением человека к родине. Для каждого она олицетворяет собой все самое дорогое на свете. Хотя для массы людей понятие родины остается отвлеченным… И все же у каждого из нас есть свое прошлое, свое настоящее и, кроме того, свое будущее… Каждый человек возлагает свои надежды на будущее… Наше будущее должно быть прекрасным, и всем, кто трудится, оно должно внушить уверенность, что можно жить в безопасности и счастье… Вот за что нужно бороться.
Доктор глядел на меня с нескрываемым интересом, с удивлением даже. Я торопливо продолжала говорить; мысли четко формулировались в голове, смущение исчезло.
— Однако я понимаю также, что каждый участник Сопротивления несет ответственность за людей, окружающих его… и за те мысли, которые они вкладывают в понятие «родина». Я хотела бы, доктор, вступить в контакт с людьми, которые ближе всего стоят к народу и лучше всего понимают, почему они борются против врага. Я имею в виду рабочих. Тех людей, кому в каждой стране больше всех достается во время оккупации… и кто наиболее заинтересован в окончании войны… Для кого Сопротивление является лишь этапом на пути к справедливому миру.
Опустив вниз руку с трубкой, доктор сказал:
— Я вас понял. Я не говорю, что во всем согласен с вами. Думаю, что бог тоже может указать путь к справедливости. Гм! На этот счет можно придерживаться различных мнений…
— Теперь эти различия не могут играть большой роли, — быстро вставила я.
Он засмеялся:
— Конечно. Теперь мы попутчики, союзники, соратники.
Теперь задача в том, чтобы уничтожить злодеяние против бога и людей, уничтожить все то, что приносит с собой фашизм: измену родине, убийство евреев и террор. Бог хочет, чтобы земля была чистая, без сорняков. — Вдруг доктор посмотрел на свои часы. — Ого! Мне уже давно следовало бы вернуться к своему пациенту.
Он сжал мои пальцы холодной, искусной докторской рукой.
— Идите обратно задним переулочком, — посоветовал он. — Я покажу вам дорогу.
Снова произошло множество событий, обрушившихся на нас со стремительностью и силой горного обвала и отдаливших на короткое время преследуемую мною цель.
В конце апреля генерал Христиансен потребовал, чтобы остатки голландской армии — солдаты и унтер-офицеры, сыновья крестьян, рабочих и других граждан — задним числом сдались немцам в плен. Это нужно было фашистам для того, чтобы не дать возможности союзникам сформировать здесь местные войска для освобождения самой Голландии.
В ответ на первые еврейские погромы в феврале 1941 года рабочие, конторские служащие и продавщицы в магазинах устроили февральскую забастовку.
В мае 1943 года на требование немцев о выдаче молодежи голландцы ответили забастовкой рабочих и крестьян. Рабочие остановили крупные предприятия. Крестьяне наотрез отказались поставлять молоко, если приказ Христиансена не будет отменен. Они выливали молоко в каналы. Для вермахта у них не было ни сыра, ни масла.
До нас доходили самые различные сообщения и слухи. Было объявлено о введении полевого суда и смертной казни за проведение собраний, отказ работать и хранение оружия. Рабочих забирали и казнили. В сельских местностях проливалась кровь. В одной деревне бастовавших крестьян согнали в кучу и часть их ни за что ни про что перестреляли. Затем разложили трупы вдоль дороги и около каждого трупа поставили по крестьянину. Снова предъявили требование о сдаче молока, зерна, овощей. Крестьяне снова ответили отказом. Тогда опять расстреляли нескольких. И опять предъявили требование. И снова отказ. Четыре раза повторялись отказы и расстрелы. Тогда полевая жандармерия, которой полагалось приводить в исполнение смертные приговоры, почувствовала отвращение к своей роли палачей и самовольно прекратила расстрелы…
