Рычков попросил Академию наук, чтобы она дала знать оренбургскому губернскому начальству, что он выполняет ее научные поручения. «Тем не только б подались мне лучшие и удобные способы все то свободно и охотно исполнять, но и от всякого нарекания и негодования совершенно б уже свободен я был».
Еще Татищев ходатайствовал о приеме Петра Рычкова в почетные члены Академии наук. В 1741 году он хлопотал о награждении его серебряной медалью, а в 1749-м, послав в академию сочинение Рычкова «Краткое известие о татарах», просил принять талантливого историографа в семью петербургских академиков. Но все попытки Татищева оказались тщетными, возможно, потому, что сам он почти всегда находился в правительственной опале.
30 марта 1758 года Миллер на имя президента Академии наук представил прошение, в котором свидетельствовал, что Рычков — «человек такой, от которого Академия вперед может иметь не малую пользу». Но прошение осталось без ответа.
В ту пору положение в свете зачастую определялось не талантом и реальными заслугами человека, а знатностью предков и величиною богатства У Рычкова не было ни того, ни другого. В письме к нему Миллер писал: «Им кажется, что надлежит прежде почтить сим званием некоторых из первейших господ здешних…»
К Рычкову академическая канцелярия имела неписаные, но обговоренные в кулуарах претензии такого толка, что он, мол, не получил систематического образования, значит, латинского языка, философии основательно знать не может. И кому было ведать, с каким упорством и неутоленностью Рычков занимался самообразованием, насколько широк был диапазон его творческих пристрастий. Он имел крупнейшую по тем временам домашнюю библиотеку, состоящую почти из тысячи томов. В ней были книги древнегреческих и византийских писателей, русские и иностранные сочинения по географии, истории и естествознанию, древнерусские летописи. Рычков получал не только отечественные, но и зарубежные периодические издания и, владея голландским, немецким, латинским языками, читал корреспонденцию в оригинале, был в курсе международной политической и научной жизни. Он вел обширную переписку со многими учеными, путешественниками, государственными деятелями, такими, как Татищев, Ломоносов, Панин, Миллер, Крафт, ежегодно бывал в Москве и Петербурге.
Так что тень провинциальности, якобы лежащей на творческой деятельности Рычкова, — сплетня, выдумка высокомерных столичных мужей от науки, украшающих ее не столько делами своими, сколько пышными речами, шумным присутствием в ее официальной жизни. Рычков же свою географическую удаленность от научного центра компенсировал неусыпным трудом каждого дня, беспрерывно творил и учился. Кое-кто из столичных академиков даже завидовал его насыщенной и сосредоточенной работе в далеком «диком краю». «Имей я клочок земли, которая могла бы меня прокормить, как бы скоро бежал я треволнений здешних», — писал Петру Ивановичу в Спасское академик Миллер.
В ноябре 1758 года академическая канцелярия подготовила повторный доклад о Рычкове. По инициативе Ломоносова при Академии наук впервые было учреждено звание «член-корреспондент», о чем академическая канцелярия торжественно объявила 28 января 1759 года, заметив, что «оным корреспондентам давать дипломы, и начать сие учреждение принятием в такие члены-корреспонденты коллежского советника Петра Рычкова».
Рычков был первым и долгое время единственным членом-корреспондентом Российской Академии наук.
Посылая ему академический диплом, Миллер в сопроводительном письме подчеркивал, что такой высокой почести Рычков удостоен за имеющиеся труды и за то, что впредь будет активно сотрудничать с Академией наук, которая персонально его пока не знает, но приняла в свои члены благодаря ходатайству его, Миллера. Академик умолчал о том, что избрание Рычкова в члены-корреспонденты произошло во многом по инициативе Ломоносова, который, кстати сказать, персонально знал Рычкова и переписывался с ним.
В связи с этим фактом хотелось бы пояснить, что между Ломоносовым и Миллером отношения были довольно сложные. Герард Миллер приехал в Россию юношей и поступил в только что открытую Петербургскую Академию наук. По окончании ее преподавал в академической гимназии, вскоре благодаря протекции И. Шумахера получил звание профессора и стал конференц-секретарем академической канцелярии. Шумахер заведовал канцелярией и типографией Академии наук, имел в ней огромную власть, хотя, по словам Ломоносова, «будучи в науках скуден и оставив вовсе упражнения в оных, старался» поддерживать свой авторитет при дворе исключительно за счет приватных услуг, интриг, разжиганием вражды и розни среди академиков. Поначалу он приласкал молодого и трудолюбивого профессора Миллера, затем оттолкнул, хотя продолжал использовать его для травли Ломоносова. К чести Миллера следует сказать, что он почти девять лет путешествовал в Восточной Сибири, написал «Сибирскую историю», которую академическая канцелярия встретила без особого одобрения: «Большая часть книги не что иное есть, как только копия с дел канцелярских». Не повезло Миллеру и с его речью-диссертацией «О происхождении народа и имени руссов». Его упрекали в том, что «во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может…». Против Миллера выступил и Ломоносов, сказав, что «оной диссертации никоим образом в свет выпустить не надлежит, ибо… многие явные между собою борющиеся прекословные мнения и нескладные затеи Академии бесславие сделать могут…».
