«Челябинская крепость не только между новопостроенными крепостями, но и во всей Исетской провинции есть главнейшее место, ибо тут… находится воевода и провинциальная канцелярия, подушный сбор, духовное правление. Она построена на реке Миас, по течению ее на правой стороне, а ныне на другой стороне дворов со сто построено. Укрепление ее внутри жила замок, или небольшая крепостца, рубленная с двумя башнями, а вокруг всего жила по обеим сторонам реки обнесено заплотом, рогатками и надолбами, с тремя проезжими башнями. Служивых казаков состоит здесь 354, при которых… войсковой атаман да восемь старшин жительствуют. Сверх их вместо рассыльщиков канцелярия имеет особую роту. Купечества и записных в цехи по ревизии числится 192 души, крестьян и дворовых людей 196 душ. Церквей две: одна деревянная во имя Николая Чудотворца, другая каменная… Расстояние до настоящей Челябинской крепости от Оренбурга по почтовой дороге 527 версты…»
При описании Уфимской провинции Рычков высказывает любопытное предположение, что много веков назад на месте нынешней Уфы стоял большой город, принадлежащий ногайским татарам. Он тоже назывался Уфой, но по каким-то причинам разрушился, оставив после себя едва заметные следы. Чтобы потомки впредь не затрудняли себя догадками о древних и темных местах истории, важно вести подробные описания здешних мест, остерегаясь того, чтобы «не передать в публику ничего несправедливого и невероятного».
«Топография Оренбургская» заканчивается описанием 28 медеплавильных и железных уральских заводов. С особым уважением Рычков рассказывает о талантливом предпринимателе сибирском купце Иване Твердышеве, который «был тогда невеликий капиталист, но по справедливым и честным его поступкам везде имел кредит довольный», выплавляя на своих заводах по двадцати пяти тысяч пудов чистой меди в год.
Впервые «Топография» была опубликована в 1762 году в журнале Академии наук «Ежемесячные сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие». Затем дважды издавалась в переводе на немецкий язык: в 1771 году в пятом и шестом номерах берлинского журнала Бюшинга «Магазин» и в следующем году — отдельной книгой в Риге. В предисловии к этому изданию «Топография» была оценена «как сочинение, отличающееся превосходными достоинствами», а ее автор «как усердный желатель раскрытия истины». Книга вызвала добрые отклики Палласа, Ломоносова, Шлёцера, Миллера, других ученых, издателей, журналистов.
Но почему же столь ценный, нужный мировой науке новаторский труд много лет пылился в канцелярии Императорской Академии наук, а затем шестнадцать лет пробивался к зарубежному читателю?
Как известно, первую часть «Топографии» (331 стр.) в качестве пояснительного текста Рычков приложил к атласу Оренбургской губернии и 2 февраля 1755 года отправил прямо Ломоносову, с которым незадолго до этого познакомился при встрече в Петербурге. В сопроводительном письме он просил посмотреть рукопись и «удостоить меня Вашим наставлением, как впредь в продолжении сей первой и при сочинении второй части поступать, чему я по возможности следовать не премину».
Сочинение Рычкова и приложенные к нему ландкарты были рассмотрены на академических заседаниях 31 июля и 2 августа 1755 года в присутствии Ломоносова и рекомендованы к печати. Высоко оценив «Топографию», Ломоносов сообщал Рычкову, «что она от всего академического собрания аппробована», и что «приятели и неприятели согласились, дабы ее напечатать, а карты вырезать на меди».
Рычков ответил Ломоносову благодарственным письмом, выразив свою готовность и впредь сотрудничать с Академией наук: «Весьма я рад буду, ежель найдусь когда-нибудь в состоянии по Вашему, милостивого государя моего, желанию какими-нибудь натуралиями услужить, и не премину то со временем исполнить, чтоб засвидетельствовать Вам искренность и благодарность мою».
Однако русское издание «Топографии» затянулось почти на семь лет. Основная причина тому — нездоровая обстановка в Академии наук, заполненной иностранцами. По мнению Ломоносова, они всячески препятствовали тому, чтобы в знатные ученые вышли природные россияне. «Какое же может быть усердие у россиян, учащихся в Академии, когда видят, что самый первый из них, уже через нации в отечестве и в Европе знаемость заслуживающий и самым высочайшим особам не безызвестный, — писал Ломоносов, имея в виду себя, — принужден беспрестанно обороняться от недоброжелательных происков и претерпевать нападения почти даже до самого конечного своего опровержения и истребления?»
