. Он сложил с себя экономическое тщеславие и продает себя безгранично дешево. За это он платит много денег.
Мир меняется не к лучшему и не к худшему, а к уравненному. Например, о замедлении развития педагогики свидетельствует речевой вирус, которому подвержены вот уже несколько поколений детей от четырех до десяти лет. Этот вирус заставляет их забывать о глаголе действия прямо посреди фразы. У взрослых тут же возникает уточняющий и надоевший уже вопрос: что именно можно? Церемония происходит так:
Ребенок: «А можно мороженое?» Мать/Отец: «Можно – что? Оплатить? Приготовить? Угостить им нас?» Ребенок (улыбаясь с деланой кротостью): «Нет, получить». Мать/Отец (с победным смехом): «А, то-то же. Почему бы и нет? Сейчас!» Мать/Отец чувствуют себя опытными и умными педагогами. Ребенок получает мороженое. Все счастливы.
Двадцать лет спустя все повторяется. Ребенок уже сам стал матерью/отцом и теперь отыгрывается на своих детях за нравоучения собственного детства. Ребенок на генном уровне подхватил речевой вирус и спрашивает: «А можно колу?» Мать/Отец: «Что ты хочешь проделать с колой? Посмотреть? Понюхать? Выпарить?» Ребенок (кротко улыбаясь): «Нет, выпить». Мать/Отец: «А, вон оно что! Кстати, надо говорить не «колу», а «стакан колы». Ребенок: «Можно бутылку колы?»
Читательница Биргит изображает нам следующий диалог с ее четырнадцатилетней дочерью Леной. Лена: «Можно мне в субботу вечером на вечеринку у Джекки?» Мать: «Когда она начинается?» Л.: «Не раньше десяти». М.: «Это слишком поздно. Ты же знаешь, самое позднее в одиннадцать ты должна бать дома». Л.: «Хорошо, сама будешь виновата». М.: «Что значит «сама будешь виновата»?» Л.: «Ну, раз мне нельзя ходить на вечеринки». М: «Что ты хочешь этим сказать?» Л.: «Ну, я же встречусь с Фло». М.: «Но в одиннадцать ты будешь дома». Л.: «Да, я думаю, что все закончится». М.: «Что закончится?» Л.: ««Ну, что? Фло ведь всегда говорит: «Уж эти дурацкие вечеринки! А не могли бы мы хоть раз побыть вдвоем?» М.: «И где же вы собираетесь побыть вдвоем?» Л.: «У него дома, разумеется». М.: «Там ведь его родители, так что все в порядке». Л.: «Они уезжают в субботу вечером». М.: «Куда?» Л.: «Откуда мне знать, может, на вечеринку» (У них уже трое детей.) М.: «Это значит, вы хотите вдвоем…» Л.: «Конечно, а ты как думала? И без предохранения…» М.: «ОБ ЭТОМ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ И РЕЧИ!» Л.: «Тогда отпусти меня на вечеринку к Джекки!» М.: «Но в двенадцать ты должна быть дома!» Л.: «В час». М.: «Но это самое позднее».
Госпожа министр Герер, что вы наделали![81]
Их беды начинаются еще в детстве. Им приходится прятаться в кустах, чтобы делать это. А дома их ждет беспощадное «А ну дыхни!» После чего даже самые антиавторитарные родители могут расщедриться на затрещину.
Когда, наконец, в восемнадцать лет вы открыто в этом признаетесь, матери сокрушаются от позора. Молодая жизнь считается пропащей. Существование карманных денег почти прекращается. Лучшие джинсы прожжены в нескольких местах. А по утрам – этот ужасный кашель и першение в горле.
Секс перед курением становится второстепенным делом, еда после курения не приносит удовольствия. И постоянно эти жуткие истории про сужение сосудов на ногах, разложившиеся легкие, пожелтевшие пальцы, морщинистые лица. (Все неизбежно ведет к язве желудка.) Постоянно подвергаешься психологическому террору безжалостных попрошаек, всегда чувствуешь этот пресный вкус преступности в воздухе. Проветривать, проветривать – вокруг тебя все постоянно открывают окна настежь. Неудивительно, что ты вечно простужен и болеешь.
А теперь еще и эта публичная опала. Вон из офисов, из кафе, из баров! Дублин вас преследует. Больцано вас терзает. Цюрих скоро будет вас четвертовать. Бедные несчастные курильщики.
Недавно здесь были описаны муки тех людей, которые есть везде, но скоро уже нигде не смогут чувствовать себя дома. Речь о курильщиках. От первой глубокой затяжки до последней их ждут унижение, бойкот, изгнание. А тут еще и запрет на курение в ресторанах.
