Критики новых винтовок и револьверов часто ссылались на трудности в их обслуживании и ремонте. В учебнике по артиллерии 1859 года утверждалось, что сложность ремонта револьвера обесценивает его военные преимущества, и рекомендовалось использовать новое оружие очень экономно. Другие отмечали, что малейшее повреждение сводит на нет самое главное качество винтовки – меткость стрельбы. Даже кавалерийские офицеры якобы не заботились о револьверах должным образом, а сложный ремонт не всегда можно было выполнить в полковых ремонтных мастерских. Исходя из всего этого, Оружейная комиссия Военного министерства в начале 1860-х годов рекомендовала вооружать младших кавалерийских офицеров менее сложными нарезными пистолетами, а не револьверами[92].
Оружие, тактика и обучение
Тактическая доктрина России была сформирована исходя из состояния людских и материальных ресурсов страны в XVIII и начале XIX века. Людские ресурсы считались важнее материальных, а военное искусство и «сила духа» – важнее умозрительной или научной тактической системы. Основной наступательной тактикой являлась массовая штыковая атака сомкнутым строем под прикрытием артиллерии и ударная атака кавалерии; основными боевыми добродетелями, обеспечивающими штыковую и кавалерийскую атаки, считались доблесть, слепое послушание и стойкость. Господствовало мнение, что ружейный огонь подрывает храбрость солдат. Такова в очень общих чертах тактическая доктрина России вплоть до середины XIX века и даже позже[93]. Она мало чем отличалась от тактических доктрин других значимых в военном отношении европейских стран, однако хорошо сочеталась с менталитетом не особо надежного солдата-крестьянина, бюджетными ограничениями, остаточным принципом в приложении к закупкам оружия, отсталостью в системах вооружений и невниманием к обслуживанию и ремонту оружия.
Для нашего исследования важнее, что в докрымскую эпоху недооценка эффекта стрелкового огня оставалась характерной для русской военной мысли. Часто цитировался афоризм А. В. Суворова: «Пуля – дура, а штык – молодец». Барон Н. В. Медем и полковник Ф. Ф. Горемыкин, профессор тактики Санкт-Петербургской военной академии, утверждали, что мушкетный огонь неэффективен с расстояний более 150 ярдов, что одного огня из стрелкового оружия для преодоления противника недостаточно и что сокрушить его можно только штыковой атакой. Массированный стрелковый огонь отнюдь не отодвигал «холодную сталь» на вторые роли и требовал еще большего укрепления «силы духа». Генерал Н. Н. Муравьев полагал, что казнозарядные мушкеты, потворствуя предполагаемой склонности солдата стрелять как можно больше,
сделают совершенно противное тому, что надобно (ибо и ныне уже пехота наша без меры и надобности стреляет), что привычку сию надобно бы извести в войсках, а не усиливать оружием, дающим способ к сему; что у нас с сим ружьем войска перестанут драться, а не достанет никогда патронов [Муравьев-Карский 1894: 149].
Этот и подобные аргументы, выдвигавшиеся в Николаевскую эпоху, ни в коем случае не следует считать заблуждениями. Технология огнестрельного оружия в первой половине XIX века находилась в зачаточном состоянии. Стрелковое оружие было крайне ненадежным, особенно в боевых условиях. Дальность стрельбы русских гладкоствольных мушкетов не превышала 300 ярдов. По словам Федорова,
при тех невысоких баллистических качествах, которыми отличалось наше гладкоствольное оружие во время Крымской кампании, при его незначительной меткости, дальности и скорости стрельбы вполне естественно, что войска наши, воспитанные еще на заветах Суворова, не обращали серьезного внимания на стрельбу с дальних дистанций и смотрели на свое оружие как на «машину для приемов», придавая притом штыку первостепенное значение [Федоров 1904: 123].
Однако такие аргументы сохранялись даже в эпоху реформ, в обстановке быстрого совершенствования технологий огнестрельного оружия.
Определенные особенности подготовки русской пехоты были прямым результатом доступности человеческих и материальных ресурсов и применяемых тактических принципов. Согласно Федорову,
