– Рослая, белокурая, голубоглазая – типичная арийка! – взбодрился мой внутренний голос. – Как тебе имя Гретхен, ничего не говорит? Нет? Может, какое-нибудь другое германское имя в памяти всплывает? Что-нибудь особенно близкое и родное?
– Какая-то ерунда всплывает, – вздохнула я. – Клара Цеткин, Роза Люксембург, Инесса Арманд… А из сколько-нибудь родного и близкого германского только фрекен Бок, но это точно не я, у нее Карлсон был, а я одинока как перст. Торчу на этой стройке, как стремянка!
Ужасно захотелось заплакать.
– А ну не ныть! – прикрикнул на меня внутренний голос. – Где хваленый нордический характер? Давай думать, как прелестная немецкая фрейлейн могла оказаться одна на стройке. Может, ты местная ночная сторожиха?
– Еще чего! – возмутилась я. – Я отчетливо чувствую, что гораздо выше этого!
– Так, может, ты прораб или еще какой ценный строительный кадр? Вот у тебя и курточка оранжевая, как жилет дорожного рабочего!
Я снова покосилась на пухлые мешки в неудобочитаемых печатях:
– Будь я квалифицированным строителем, наверняка знала бы, чем набиты эти чувалы!
– Логично, – огорченно согласился внутренний.
Он немного помолчал и предложил, старательно сдерживая растущую панику:
– Давай подытожим, что мы имеем. Ты знаешь буквы, но не понимаешь слов, которые из них состоят. У тебя нет ни денег, ни документов, а ночуешь ты на стройке, лежа на бухте проволоки. Это все минусы. В плюсах у тебя гренадерский рост, роскошные золотые волосы и голубые глаза. Так что же получается?
– Получается, что я слабоумная бездомная Лорелея! – Я раздумала реветь и закатилась истерическим смехом, который только подтвердил эту версию.
Дикий хохот унесся прочь на крыльях свежего ночного ветра. Отсмеявшись и осушив слезы манжетами курточных рукавов, я взяла себя в руки и принялась сосредоточенно искать подсказку для решения сложносоставного вопроса: «Кто я, откуда, почему и зачем?»
Искала я ее в карманах, коих у меня оказалось восемь: пять на джинсах, два на куртке и еще один, декоративный, на голенище правого сапога.
Порадовали штаны – такие тугие, что сунуть руку в карман на попе стоило мне труда. Зато я нашла артефакт – небольшую квадратную фотографию в плотной бумажной рамочке. На ней была запечатлена светловолосая гражданка, улыбающаяся широко и бессмысленно, как разомлевший Чеширский Кот.
– Это я, что ли?
Отражение в курточной пуговице не позволяло с уверенностью отождествить себя с блондинкой на фото. Местность, на фоне которой снялась улыбчивая гражданка, я не узнала, но это явно была оживленная городская улица, забитая народом. Пешеходы шли по ней плотным строем, какая-то брюнетистая личность буквально висела у блондинки на плечах – растрепанная черноволосая голова запятнала картинку, как чернильная клякса.
Покрутив снимок так и сяк, я вернула его на место и продолжила ревизию. Очень скоро во втором заднем кармане нашлась серебристая бумажка, явно пережившая машинную стирку и скрутившаяся в тугой комочек в форме малюсенького веретена.
– О, это может быть еще одна ценная находка! – обрадовался мой внутренний голос.
Качественные, явно не копеечные джинсы, туго облегающие мою нижнюю половину, стерильной чистоты среди своих несомненных достоинств не числили – стирали их не сегодня и даже, наверное, не вчера, так что бумажное веретенце, несомненно, являлось материальным доказательством реальности моей прошлой жизни, а потому заслуживало внимательного изучения. Я крайне бережно развернула его и после долгих раздумий решила, что это какой-то билетик. Какой именно, понять не удалось. Но не в партер Большого театра, это точно. Скорее всего, на проезд в общественном транспорте: на хорошо отстиравшейся бумажке еще угадывались очертания не то вагона, не то фургона.
– Значит, ты не богатенькая дамочка, раскатывающая на лимузинах, – огорчился внутренний голос.
Я спрятала не сильно порадовавший меня билет поглубже в курточный карман и неожиданно нащупала в мягких внутренностях верхней одежды нечто гораздо более твердое, нежели гусиный пух, – постороннее вложение больше походило на фрагмент гусиного клюва.
