Всё, о чём говорит знаменитый датский ученый, полностью применимо к русскому языку советского периода, особенно в первые годы Революции [4], когда народ был охвачен стремлением «разорвать все узы, в том числе и накладываемые школой или литературной традицией».
Наконец, и в России была война с внешним врагом, продолжавшаяся четыре года и перешедшая в войну гражданскую; в различных концах страны, раздираемой этой гражданской войной, вспыхивали восстания, долго не утихавшие и после официального окончания братоубийственной распри. И так же прошли по стране голод и страшная эпидемия – сыпной тиф, унесшие неисчислимые жертвы и оставившие миллионы беспризорных детей. Зловещие всадники – Война, Мор и Глад пронеслись по необъятной ниве русского языка и долго заростали плевелами следы их коней…
Несомненно, что уже на полях Первой мировой войны взошли ростки нового языка, вскоре почти заглушившего язык классиков, создававшийся в течение столетий путем тщательного отбора и культивирования речевого материала. Понадобились десятилетия, чтобы многое из этого словесного бурьяна либо засохло само, либо было выкорчевано при очередном извиве «генеральной линии» партии, когда большевикам, для достижения своих целей, понадобилось снова ввести русский язык в очерченное классиками русло (см. гл. VII).
Еще М. Горький в одном из своих писем начинающим писателям (сб. «О литературе», стр. 289) отмечал:
«…материал ваш говорит мне только о том, что великолепнейшая, афористическая русская речь, образное и меткое русское слово – искажаются и «вульгаризируются».
Этот процесс вульгаризации крепко и отлично оформленного языка – процесс естественный, неизбежный; французский язык пережил его после «Великой революции», когда бретонцы, нормандцы, провансальцы и т. д. столкнулись в буре событий; этому процессу всегда способствуют войны, армии, казармы» (Подчеркивание наше – Ф.).
Известный знаток романских языков, соотечественник Иесперсена, датчанин Кристофер Нюроп совершенно справедливо считает, что введение христианства и походы викингов внесли больше изменений в языки народов, вовлеченных в эти исторические события, чем это могла сделать Великая Французская революция в отношении французского языка. Это и естественно, так как трансформации в языках, произошедшие в результате смены религии целой Европой или завоевания последней пришельцами из-за моря, были длительней, глубже и разносторонней, чем те, которые способна была создать какая-либо революция.
Все же для того, чтобы лучше уяснить себе особенности русского языка после революции 1917 года, во многом преемственного языку Великой Французской революции, следует хотя бы вскользь упомянуть о роли последней во французском языке.
Отдельные замечания в работах по французскому языку, специальные дополнения к словарям, сами словари, посвященные языку революции, наконец, работы более обобщающего характера – все они свидетельствуют об изменениях только словаря французского языка этой эпохи.
Несмотря на роспуск Французской Академии и учреждение Национального Института, в 1798 г. был переиздан Словарь Академии; однако, этому (пятому) изданию было предпослано специальное предисловие, и он был дополнен. Это дополнение (Supplement) было составлено уже не академиками, а особой двенадцатичленной комиссией, допустившей в состав французского литературного языка 338 новых слов. Хотя и такое скромное нововведение вызвало ряд нападок со стороны консерваторов и пуристов, не говоря уже о реакционерах, все же следует признать, что в это незначительное число неологизмов вошли только слова, действительно не существовавшие до 1789 года и к тому же выдержавшие испытание временем (1789-1798 г.г.).
Если это официальное «Дополнение» оказалось слишком ограниченным и не учло ряда доосмыслений формально-старых слов, то словарь – Дополнение 1831 г. впал в другую крайность и охватил 11.000 слов, якобы появившихся со времени первого года Республики, т. е. 1794. Здесь легко можно найти слова, употреблявшиеся и до этого времени. Очевидно, ближе к истине был известный в свое время французский литератор Себастьян Мерсье, выпустивший в 1801 г. «Неологию», насчитывавшую всего 2.000 слов.
