Мы который год ни о чём другом не слышим, как об экономике. Но кризис в нашей стране сейчас — намного глубже, чем только экономический, — это кризис сознания и нравственности, настолько глубокий, что не посчитать, сколько десятилетий — или век — нам нужны, чтобы подняться.
Мы должны строить Россию нравственную — или уж хоть и никакую, тогда и всё равно. Все добрые семена, какие на Руси ещё чудом не дотоптаны, — мы должны выберечь и вырастить. Нам предстоит построить такую школу: в первый класс её сядут дети растерянного и уже развращённого народа — а из последнего чтобы вышли с нравственным духом.
По многочисленным письмам из русской провинции, с просторов России, я эти годы узнаю рассеянных по этим просторам духовно здоровых людей, и часто молодых, только разрозненных, без духовной подпитки. С возвратом на родину я надеюсь многих из них повидать. Надежда — именно и только на это здоровое ядро живых людей. Может быть они, возрастая, взаимовлияя, соединяя усилия, — постепенно оздоровят нашу нацию.
Минуло два с половиной столетия — а всё так же высится перед нами, по наследству от П.И. Шувалова, неисполненное Сбережение Народа.
* * *
Однако сузимся на нашей теме — на «русском вопросе» (потому беру в кавычки, что их часто так употребляют).
Русском — или российском?
В нашем многонациональном государстве оба термина имеют свой смысл и должны соблюдаться. Александр III говорил: «Россия должна принадлежать русским» (что не означало только русским). Но с тех пор историческая эпоха стала взрослее на столетие — и неправомерно бы уже сказать так (как украинские шовинисты выражаются аналогично об Украине). Национальное сознание надо уважать всегда и везде, без исключений. (Я и писал в «Обустройстве»: в России «утвердить плодотворную содружность наций, и цельность каждой в ней культуры, и сохранность каждого в ней языка».) —
И «российский» и «русский» — имеет каждое свой объём понимания. — Лишь слово «россиянин», может быть и неизбежное в официальном употреблении, звучит худосочно. Не назовёт себя так ни мордвин, ни чуваш, а скажут: «я — мордвин», «я — чуваш».
Справедливо напоминают, что на просторах российской равнины, веками открытой всем передвижениям, множество племён перемешивалось с русским этносом. Но, когда мы говорим «национальность», мы и не имеем в виду кровь, а всегда — дух, сознание, направление предпочтений у человека. Смешанность крови — ничего не определяет. Уже века существует русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству привержены душой, сознанием, сердечной болью, — вот они и суть русские.
Ныне патриотизм во всякой бывшей окраинной республике считается «прогрессивным», а ожесточённый воинственный национализм там — никто не посмеет назвать ни «шовинизмом», ни, упаси Бог, «фашизмом». Однако к русскому патриотизму — ещё от революционных демократов начала XX века — прилипло и сохраняется определение «реакционный». А ныне всякое проявление русского национального сознания — резко осуждается и даже поспешно примежуется к «фашизму» (которого в России и не было никогда, и который вообще невозможен без расовой основы, однорасового государства).
Мне приходилось давать определение патриотизма в статье «Раскаяние и самоограничение» (1973). Спустя и два десятилетия я не берусь его поправить: «Патриотизм — это цельное и настойчивое чувство любви к своей нации со служением ей не угодливым, не поддержкою несправедливых её притязаний, а откровенным в оценке пороков и грехов». На такой патриотизм — имеет право любая нация, и русские — никак не меньше других. Иное дело, что после пережитых русскими кровопусканий, потерь от «противоотбора», подавления и обморочения сознания — сегодня патриотизм в России раздроблен в разрозненных единицах, не существует как единое, осознавшее себя движение, а многие из тех, кто зовут себя «патриотами», — прислонились за подкреплением к коммунизму и измазались в нём. (А то ещё и — поднимают, слабыми ручёнками, снова призрак панславизма, уже столько раз губившего Россию, и уже вовсе непосильный нам ныне.)
