Беседовать с призывниками, в моих путях, досталось и мне; я поражён был: какие ещё мальчики, дети, их и призывать стали с 18 лет, а они ещё и хрупче своего возраста, недокормленные, недоросшие. И все они чувствуют себя влипшими: кто из сверстников нашёл лазейку, за кого деньги заступились, кто уже и бизнес крутит, кто в студенты унырнул — а они, вот, попались. (Один офицер сказал: «Армия у нас — опять рабоче-крестьянская, из интеллигенции нету». Другой вспомнил старое время: позорно считалось среди молодёжи, что забракован по болезни, а теперь — счастье.) Появляются в газетах снимки призывников — на них видно физическое вырождение нации.
Ещё бы не понять матерей: любое государство, призывающее в армию юношей, берёт на себя естественное обязательство содержать их там как сынов отечества, а не как уголовных преступников и не как рабов. Любое — но не позднесоветское и не наше нынешнее. Сквозь высокие заботы высочайших лиц государства не продирается материнский крик, что отдаваемым юношам первая угроза — не на поле боя, а в казарме; что, может быть, отдают своих сыновей на издевательства, побои, на крайние унижения вплоть до изнасилования, на самоубийственное отчаяние. Это отчаяние леденит кровь миллионам — но только не нашим властвующим.
И при таком состоянии армии — с какой совестью и с каким государственным смыслом можно было не только утепляться в Чечню, но ещё и брать, брать на Россию обязательства посылать контингенты — туда, сюда, ещё куда-то, выдувая престиж «Великой Державы»?
По встречам в воинских частях узнавал я: нет обученного сержантского состава; не хватает лейтенантов (молодые офицеры валом уходят из армии); из десяти офицеров — девять не имеют квартир. Дальше — больше: зарплаты не платят — офицеры подрабатывают грузчиками. А кто отчаивается до самоубийства. (Тут что ни абзац — на главу.)
В воинских частях нет бензина для боевых учений; и полигоны не на что арендовать, негде окопы вырыть; запчастей не дают, и часы боевой подготовки уходят на ремонт техники. Какая устрашающая, уничтожительная боенеготовность! И какое задрёманное спокойствие высших властей. Кажется, об армии вспоминают только для бесплатного строительного труда да когда надо найти близкие и верные части для подавления волнений? (Нет, для подавлений — есть войска внутренние, и с техникой усиленной.)
От офицеров слышал: «Теперь военный — изгой». — «Поносят нас и журналисты, и в парламенте». — «А мы служим, как совесть нас удерживает. Только обидно за оплёванную армию». — «Телевидение и радио работают против армии». (Наше телевидение! Вспоминаю престарую пословицу: Из лука — не мы, из пищали — не мы, а попеть-поплясать — лучше нас не сыскать.) «Испытываем чувство национального унижения». — «Что ж держит нас? Присягу давали». — «Нет, просто по инерции служим». — Солдат: «Да за кого служить? Всем жить хочется!»
Реформа, реформа армии! — нужна, и притом коренная, — ещё бы!! Но как бессмысленно мы уж который год бряцаем словом «реформа» в экономике, так же бряцаем разноголосо и о реформе армейской. (Хотя Президент и обнадёживает нас, что отныне он военную реформу, как и ещё многое другое, многое другое, берёт под свой личный контроль.) Недавно весьма пристальный (а ныне, конечно, уволенный) генерал Андрей Николаев напечатал разбор[64], в котором убедительно показал, что и все наши высшие власти, спеша повторять слова «военная реформа» (которая поселе не начата, кроме косметической суеты), скорей, участвуют в показухе, — без «ясного понимания смысла, главной цели и конечного результата военной реформы»; не берутся прежде всех деталей отчётливо понять общую задачу: для какой именно военной ситуации России нужна теперь армия? Лишь тогда решить, из чего же должна составиться военная реформа? Генерал настаивает различать: вообще «оборонительную доктрину» (она не исключает возможности и применить наступление) — и исключительно оборону, и только её. И делает правильный вывод, что после стольких лет активной сдачи нами всех и всюду в мире позиций, когда Россия уже доведена до объекта всеобщих в мире насмешек, — увы, нам приходится избрать второй путь как наше уже последнее средство.
