Или квартира в Москве.
Она даже испугалась. У меня бак потек.
Я посмотрел на студентку. Потом на лотерейные билеты.
Она их жадно перемешала. Пальцы у нее были красивые, не хуже, чем у костенурки, только молоденькие и длинные, и на одном царапинка, тоже красивая. А вот маникюр на мизинце начал расслаиваться. Не то качество. Билеты, лежавшие на столике, все были пустые, кроме одного, невзрачного и помятого, лежащего с краю. Его уже не раз отталкивали – именно из-за помятости.
Квартира в Москве…
Может, она и не поедет в Москву…
Но какие перспективы, черт меня побери!
Я уплатил, и пододвинул мятый билет по столику к студентке.
– А почему этот?
– Потому что он с выигрышем.
– Ой, а мне его надо здесь открыть?
– Не обязательно, – засмеялся я. – Откройте дома.
«Ой, а вдруг там денежный приз! Вдруг там пять тысяч рублей?» – мелькнуло в маленькой голове. Конечно, она ничему такому не верила. Но гуси уже вовсю кричали в ее красивой головке. Она удалялась, презрительно покачивая удлиненными бедрами, показывая нежную полосочку голого незагорелого чудесного тела между низким поясом джинсов и светлой кофточкой.
– Она выиграет?
Я кивнул. Конечно.
– А пойдет это ей на пользу?
– А вот чего не знаю, того не знаю.
4.
– Тогда я тоже сделаю вам подарок.
– А что вы можете мне подарить? – удивился я.
Я читал ее мысли. Она была уверена, что знает. Я сразу поскучнел. Они все меня достали. Одна якобы знала, как меня зовут, другая знала, где моя тетрадь, третья догадывалась, как мне следует жить.
Один я ничего не знал.
Чтобы не сойти с ума, следует умерять желания.
Я помахал рукой, чтобы официантка принесла еще чашку кофе.
Костенурка с любопытством рассматривала меня. Как редкую экзотическую бациллу. Не знаю, насколько опасную, но взгляд ее был сосредоточен. Все ее бывшие эсэсовские полковники, фашистские советники, красные комсомольцы и нью-йоркские дизайнеры оценивали сейчас меня.
…выхожу один я из барака, светит месяц, желтый,
как собака,
и стоит меж фонарей и звезд башня белая – дежурный пост.
Оранжевый цвет любил Последний атлант. Ему одному я привык верить. В отличие даже от главврача, вытащившего меня из могилы, даже от Коры, даже от капитана милиции Жени Кутасовой, Последний атлант никогда не сожалел о моей потерявшейся тетради.
…в небе – адмиральская минута, и ко мне из тверди огневой
выплывает, улыбаясь смутно, мой товарищ, давний спутник
мой.
Последнему атланту нравились такие аллюзии. Он всегда мог представить себя кем угодно, пусть даже лагерником. Полет фантазии ему не мешал. В отличие от доктора Григория Лейбовича, он действительно знал, что когда-то на Земле существовала другая цивилизация.
…он профессор города Берлина, водовоз, бездарный дровосек,
странноватый, слеповатый, длинный, очень мне понятный
человек.
Никто, кроме Последнего атланта, не хотел мне простить того, что я однажды возник ниоткуда. Так сказать, спустился с небес. Подразумевалось, наверное, что если бы меня скачали из Интернета, черт побери, то на хард-диске должен был остаться хоть какой-то след.
…в нем таится, будто бы в копилке, все, что мир увидел
на веку.
И читает он Марии Рильке инеем поросшую строку.
Поднимая палец свой зеленый заскорузлый, – в горе и нужде,
«Und Eone redet mit Eone», – говорит Полярной он звезде.
Доисторическая леди не спускала с меня внимательных понимающих глаз.
…что могу товарищу ответить я, делящий с ним огонь
и тьму?
Мне ведь тоже светят звезды эти из стихов, неведомых ему.
Там, где нет ни время, ни предела, ни существований, ни
смертей,
мертвых звезд рассеянное тело – вот итог судьбы твоей,
моей.
Костенурка печально наклонила голову.
…светлая, широкая дорога – путь, который каждому
открыт.
Что мы ждем? Пустыня внемлет Богу и звезда с звездою
говорит.
Я вдруг пожалел, что вышел из дома. Так получается, что куда я ни приду, количество загадок множится.
– Вы много читаете?
– Да нет, наверное, – ответил я.
– А что читали самое последнее?
– Да так… «Триста актов»…
– Мне следует покраснеть?
– Да нет. Бухучет всего лишь.
– Может, для ваших дурацких игр большего и не надо?
Я не протестовал. Умная доисторическая леди. Прожила интересную жизнь. Все помнит, а у меня – и прошлого нет, и будущее аморфно.
