Только перед самым походом призналась Аленка, что ждет дитя. Суздалец поклялся на иконе, что вернется, покроет грех венцом. Но сразил его на льду Чудского озера тяжелый немецкий меч. Так и родился Прошка без отца. А вскоре и мать его померла — то ли от горя, то ли от стыда великого — невенчанной женой.
Много времени прошло с тех пор. Забыли люди и об Аленкином грехе, и о виновнике его — веселом суздальце, и о самой Аленке, а прозвище у Прошки осталось, хотя многие старые соседи отъехали с Козьмодемьянской улицы, покинули Софийскую сторону. Тягостно было здесь простому человеку.
Козьмодемьянская улица тянулась поперек Неревского конца, от земляного вала до берега Волхова. Ближе ее к кремлю-Детинцу было всего три улицы: Янева, Шеркова и Розважа. Сплошняком стояли там боярские хоромы. А потом стали бояре теснить людей и на Козьмодемьянской улице. С двух сторон зажали кузницу деда Сидорки бревенчатые частоколы боярских дворов. После каждого пожара, отстраиваясь заново, прихватывали сильные соседи землю от Сидоркиного двора, пока, наконец, частоколы не сошлись вплотную. На бывшей Сидоркиной земле один сосед построил баньку, а другой — навес для коней.
Дед Сидорка ходил жаловаться к кончанскому старосте, но тот судиться с боярами не посоветовал. Да Сидорка и сам знал — с сильным не дерись, с богатым не судись. Где уж ему против таких больших людей выстоять! Собрал Сидорка в мешок нехитрый кузнецкий инструмент, взял за руку малолетнего внука и отправился искать другую долю.
Далеко искать не пришлось: умелые руки везде нужны. Кузнеца принял на свой двор богатый дружинник Онфим, который жил со своими чадами, домочадцами и работными людьми на перекрестке двух улиц — Великой и Козьмодемьянской. Вышеня, домоуправитель Онфима, отвел кузнецу избенку на заднем дворе.
Неказистым было новое жилье Сидорки: бревна почернели от дыма, пол весь в щелях, а сеней и вовсе не было — дверь выходила прямо на улицу. Узенькое оконце, затянутое рыбьим пузырем, едва пропускало свет. Но кузница была рядом, за углом, а в кузнице наготовлено железо всякое и коробья с древесным углем: знай, кузнец, работай!..
И Сидорка работал. За жилье, за хозяйское железо, за защиту от лихих людей брал домоуправитель Вишеня половину всего изделья. Но за оставшуюся половину платил хлебом или разрешал продавать на торгу. По пятницам дед Сидорка выносил на торговую площадь короб с подковами, топорами, ножами. Кормился сам и кормил внука.
Прошке на новом месте понравилось — весело! Возле кузницы стояла коптильня, подальше — изба мастера-ювелира, а еще дальше, в углу двора, избы сапожников, гончаров, плотников. И в каждой избе люди: мужики, бабы, ребятишки. Не то что на старом дедовом дворе, где все вдвоем да вдвоем. Люди были там только за воротами, на улице, а на улицу дед отпускал редко.
На черном дворе дружинника Онфима прошло Прошкино детство. Глухой бревенчатый частокол со всех сторон, кучи мусора, который выбрасывали из изб прямо во двор, непролазная грязь весной и осенью, а летом тучи пыли. От избы к избе, от коптильни к кузнице люди ходили по мосткам из толстых еловых плах. Так было во всем Новгороде.
Попробовал было пришлый гость-немчин, поселившийся неподалеку, завести другие порядки. Отрядил двух холопов собирать и отвозить мусор за городской вал. Но ничего из этого не вышло, кроме огорченья. Весной, когда растаял снег на соседних дворах, потекли сквозь щели частокола на выскобленный двор немчина зловонные ручьи, все затопили. Пришлось немчину везти мусор обратно, засыпать лужи. Долго смеялись люди, вспоминая немчинову глупость.
Вместе с другими ребятишками Прошка часто забирался на частокол, отделявший черный двор от чистого, хозяйского.
Там была другая жизнь. Под навесами ржали и постукивали копытами сытые кони. Из поварни доносились запахи неведомых яств. Поблескивали на солнце слюдяные оконца нарядных двухэтажных хором. Над островерхой крышей поднимался деревянный короб вытяжной трубы — дымника. Резное крыльцо выкрашено красным, его широкие деревянные ступеньки вымыты добела.
Иногда к Онфиму приезжали гости. Бояре в цветных кафтанах — зеленых, желтых, голубых, лиловых, с длинным рядом поперечных застежек, в красных сафьяновых сапогах, неторопливо слезали с коней. У крыльца гостей встречал сам хозяин, кланялся, под локоток бережно вел в хоромы. Боярские холопы, тоже в нарядных кафтанах, но покороче — выше колен, толпились во дворе. За поясами у холопов были длинные ножи, а в руках — топоры и копья. Без охраны бояре вечерами по улицам не ездили: город большой, лихих людей много…
