Вперед вышел ханский визирь Шереф ад-Дин ал-Казвини, арабский мудрец, привезенный Берке из Бухары. На поясе визиря висели символы власти — красная печать и большая золотая чернильница.
Шереф ад-Дин неторопливо развернул свиток пергамента, исписанный красными и золотыми буквами, и принялся читать сухим, ничего не выражающим голосом.
Ярослав, напряженно вслушиваясь, различал знакомые слова: ярлык, Володимер, тамга, мыт…
Мурза Мустафа зашептал на ухо:
— Кланяйся, благодари хана за милость… Отдан тебе ярлык на великое княженье владимирское…
Когда визирь кончил читать, Берке молча склонил голову.
К тверичам, стоявшим на коленях перед ханским троном, подскочили нукеры, волоком потащили их из шатра.
У высокого шеста с конским хвостом на верхушке — бунчука, князя поставили на ноги. Проворные руки рабов сорвали с плеч княжеский плащ, натянули прямо поверх кафтана блестящий персидский панцирь.
Улыбающийся Мустафа пояснил, что хан жалует данника своего, великого князя Владимирского, сим доспехом.
Подошел еще один мурза, тоже дружелюбный, веселый. Протянул пергаментный свиток с золоченой печатью на красном шнуре.
— Жанибек это, посол ханский, поедет с тобой во Владимир, возвестит прочим князьям волю хана Берке, — пояснил Мустафа. — Одари его, великий князь, хорошо одари!
Нового великого князя посадили на вороного коня и повезли, как велел обычай, вокруг ханского шатра.
Следом, спотыкаясь, толпой бежали бояре.
Ярослав Ярославич, подняв над головой ханский ярлык, смотрел поверх черных юрт, поверх татарских воинов, сидевших у костров, — туда, где за белыми курганами спускалось неяркое зимнее солнце.
Ярослав ликующе повторял: «Великий князь! Великий князь!»
Обратная дорога из Орды показалась тверичам короткой и легкой. Отдохнувшие за сарайское зимованье кони стремительно мчали веселых всадников. Ехали налегке. Санный обоз Ярослав приказал бросить в караван-сарае: все равно везти было нечего, казна раздарена жадным мурзам.
Но Ярослав не жалел о растраченных богатствах. Ханский ярлык на великое княженье окупил все. Только бы добраться благополучно до стольного Владимира! А там великокняжеская казна пустой не останется…
Ордынские сторожевые заставы, выезжавшие навстречу посольству, поспешно расступались, увидев ханский ярлык. А какими дерзкими были раньше, как настойчиво вымогали подарки! Сердце Ярослава переполняла гордость.
2
А по другой дороге — окольной, через волжские города — медленно полз санный обоз суздальского князя Андрея, вечного неудачника. Мрачны были суздальские дружинники, угрюмы и молчаливы бояре. Не дался суздальцам великокняжеский ярлык… Ну да бог с ним, с ярлыком. Хуже, что своего князя не уберегли. После пира у коварного мурзы Мустафы, после чаши фряжского вина, собственноручно поднесенного им князю, занедужил Андрей Ярославич. Так больной и поехал — в санях, под тяжелыми медвежьими шкурами.
Не знали еще суздальцы, что всего один месяц жизни отпущен их князю, но худого ждали. Шептались украдкой, что, наверное, так же вот опоили ядом в Орде и отца Андрея, блаженной памяти великого князя Ярослава Всеволодовича…
Торжественно гудели колокола стольного града Владимира, встречая нового великого князя.
Гул владимирских колоколов вскоре долетел и до Новгорода.
1
Прошку, внука кузнеца Сидорки, звали на Козьмодемьянской улице Великого Новгорода Суздальцем.
Мало кто из соседей помнил, откуда пошло это прозвище. Самому Прошке рассказал о том дед, да и то не сразу, а когда ему минуло шестнадцать лет и Прошка из длинного нескладного подростка превратился в юношу — работника, спорого помощника. Рассказал наедине, шепотом, как о чем-то потаенном, стыдном.
В тот год, когда князь Александр Ярославич Невский сзывал полки на немецких рыцарей,[48] много собралось в Новгороде ратников из Низовской земли. И на его, Сидоркином, дворе были на постое два суздальских дружинника. Один суздалец был пожилой, степенный, все больше сидел в кузнице, вздыхал, рассказывал Сидорке о жене и детишках, оставленных на родной стороне. Зато другой, молодой и бедовый дружинник Иван, ни на шаг не отходил от кузнецовой дочки Аленки, норовил обнять в темных сенях, шептал ласковые слова. Пригож был молодой суздалец, красноречив, весел, смел. А сердце девичье — не камень. Долго ли до греха? Не уследил Сидорка, как началась у молодых любовь. Может, была бы жива мать-покойница, ничего бы и не случилось. Но отец от девичьих секретов далек…
