В этом неожиданном милосердии князь Федор почувствовал презрение к себе, явное желание смоленских вечников вселюдно выставить его, Федора, виновником кровопролития. Такое милосердие было опасно, потому что ратники могли подумать, что смоляне не хотят проливать христианскую кровь, а виноват только он, князь Федор. Уж лучше бы смоляне разили стрелами, вызывая гнев на себя!
Войско Федора Ростиславича Ярославского обложило город со всех сторон. Перед воротными башнями, от которых начинались дороги в смоленские волости и села, встали крепкие заставы. Лучники притаились за стенами посадских изб, подстерегая неосторожных: кое-где посады примыкали вплотную к городским стенам. Конные разъезды ярославцев рыскали по окрестностям, перехватывали хлебные обозы, пытавшиеся ночами пробраться в город. Порочные мастера, которых князь Федор нанял в Орде, ладили из бревен и вымоченных в дубильных чанах тугих ремней пороки. Наготовили великое множество штурмовых лестниц, благо леса в смоленской земле было вдосталь.
Пороки князь Федор велел поставить против воротной башни, на том самом злосчастном месте, где его воины пошли на первый приступ. Ночью крещеный татарин Байку, старший над порочными мастерами, исхитрился самолично промерить шагами расстояние до городской стены. Потея от старательности, он что-то долго чертил угольком на бересте, а утром объявил воеводе Василию Шее:
— Час стреляй — башня ломай!
Поглядеть на грозное Байкино мастерство явился сам Федор Ростиславич. Туго, как струны, натянулись крученые ремни пороков и, как струны, зазвенели, взметнув к небу рычаги. Тяжелые камни-валуны упали точно туда, куда их нацелил Байку, — по верхушке башни и в воротный проем. Князь Федор швырнул к ногам порочного мастера серебряную гривну. Байку рухнул на колени, пополз — не то кланяясь, не то разыскивая серебро в пыли.
Ратники несли к порокам новые каменные глыбы.
Но распахнулись городские ворота. Выбежавшие пешцы проворно перекинули через ров мостки, а по мосткам вымчалась на площадь прославленная смоленская конница. Всадники на рослых гнедых конях смяли сторожевую заставу ярославских ратников и неудержимо рвались к порокам.
Спасая князя, наперерез им бросились телохранители Федора Ростиславича.
— Беги, княже! — закричал воевода Шея, схватил княжеского коня за узду и силой повернул его от города. — Беги!
Скрипнув зубами, Федор взмахнул плетью и поскакал прочь. За ним кинулись бояре и уцелевшие в схватке со смоленскими витязями телохранители, а позади, всеми забытый, проворно перебирал ногами ордынец Байку.
Не прошло и получаса, как Федор Ростиславич вернулся с сильным полком. Но было уже поздно. Жарким пламенем горели пороки. Изрубленные смоленскими мечами порочные ремни извивались в огне, как огромные паучьи лапы. В окровавленной пыли лежали ближние дружинники князя Федора, не пожелавшие показать спину превосходившему числом врагу.
Подъезжали гонцы от других ворот, и вести, которые они привозили, были горькими: оказывается, смоляне сделали вылазки в разных местах, и везде заставы князя Федора понесли потери.
Почерневший, будто высохший от лютой злобы, Федор Ростиславич метался по своим воинским станам, подгонял медлительных, хлестал плетью нерадивых.
День и ночь стучали топоры ярославских плотников, которые строили под присмотром ордынских мастеров новые пороки. Против всех городских ворот князь Федор велел выкопать рвы, поставить частоколы, разбросать в пыли «чеснок» — кованные из железа колючки, страшное оружие против конницы.
Но ничто не помогло. Смоляне вышли из города и снова пожгли пороки.
Не крепкое облежанье получалось, а вроде бы игра в кошки-мышки, и неизвестно было, кто кошка, а кто — мышь. В одном месте пересиливали смоляне, и тогда сторожевые ратники князя Федора отбегали за посадские избы, бросая копья и щиты. В другом месте ярославцы отбивали вылазку, гнали смолян обратно к городским воротам, вырубая мечами приотставших. Но если сложить вместе победы и неудачи, то выходило так на так, поровну. Федор Ростиславич Ярославский не мог взять города, а Александр Глебович Смоленский не мог снять осаду, силы не хватало.
