3
Василий Ярославич Костромской, Дмитрий Александрович Переяславский и Глеб Васильевич Белозерский приехали в Сарай только на исходе июля. Сухопутная дорога через мордовские леса и безлюдное Дикое Поле оказалась много труднее, чем прямой Волжский путь.
Костромского и белозерского князей ханский писец проводил в караван-сарай на окраине города.
Ярослав Ярославич остался доволен таким пренебреженьем ордынцев к своему младшему брату. Пусть поживет на отшибе, вместе с купцами да бродягами! Чай, не великий князь!
Но встреча, устроенная Дмитрию Александровичу, удивила и встревожила владимирцев. К переяславскому посольству выехал высокий сумрачный монах, доверенный управитель преподобного Феогноста, епископа Сарая,[71] и после короткого разговора с князем Дмитрием повел прямо к епископскому подворью.
Дом епископа Феогноста, обмазанный желтой глиной, как и другие дома в Сарае, но большой, двухэтажный, с нарядным крыльцом, был обнесен высокими стенами. Единственные ворота захлопнулись за переяславским посольством, скрыв его от любопытных взглядов.
Было над чем задуматься великому князю!
Сарайский епископ Феогност не оказывал подобной чести ни одному русскому князю. Самого Ярослава он допустил лишь для благословенья и короткой исповеди. А от разговора о делах мирских уклонился, повторив приличествующие случаю слова: «Богу — богово, кесарю — кесарево. Аз, убогий, лишь о душе пекусь, будучи пастырем над христианами, в землю иноверную заброшенными…»
Но еще больше задумался бы Ярослав Ярославич, если бы мог знать, что Дмитрий не только первый князь, принятый на епископском подворье, но и единственный на Руси, кому епископ присылал тайные грамоты из Орды. О многом позаботился в свое время великий князь Александр Ярославич Невский. Среди прочих была забота о том, чтобы престарелого сарайского епископа Митрофана заменил в Орде верный человек. Таким человеком был Феогност. Он ждал случая помочь наследнику Невского — князю Дмитрию. Теперь случай представился…
Келья епископа Феогноста показалась Дмитрию кусочком Руси, чудом, перенесенным из прохладного сумрака заокских лесов в пыльный зной ордынской столицы. Стены и потолок были обшиты свежим еловым тесом. В келье пахло смолой, нагретым деревом — теми непередаваемыми лесными запахами, с которыми сроднился каждый русский человек. Перед иконой богородицы, заступницы Владимирской земли, мерцал огонек лампады. Под ногами лежал не пестрый восточный ковер, а домотканые льняные половички. И обставлена была келья по-русски: деревянный стол, до белизны выскобленный ножом, тяжелые деревянные скамьи, лари для посуды и домашней утвари, а под иконой в красном углу — епископское кресло, тоже деревянное, с большим резным крестом над спинкой. И оконце было прорезано так, как привыкли это делать на Руси: узкое, со свинцовыми переплетами. Только за стеклами были не ласкающие глаз белоствольные березки, а минареты мечетей, вонзившиеся в безоблачное южное небо…
Беззвучно ступая босыми ногами, в келью вошел доверенный отрок-послушник, поставил на стол сулею с холодным квасом, прибрал порожнюю посуду. Постоял у двери, ожидая, не прикажут ли чего, — беседа епископа с молодым переяславским князем затянулась, — и вышел, тихо притворив за собой дверь.
Феогност, проводив его взглядом, продолжил:
— Может, и справедливо рассудили вы с князем Васильем, что пришло время столкнуть Ярослава с великого княженья. Только хану сейчас не до ваших споров с Ярославом. Менгу-Тимур занят походом на Константинополь…
— Поход на Константинополь?!
— Воистину так! Еще весной Менгу-Тимур отъехал в степь, к излучине Дона. Туда назначено ханским родственникам и мурзам приходить с туменами. А ордынский обычай тебе, княже, ведом: на место сбора войска ордынцы чужих не допускают. Так что встречи с ханом не жди…
— Что же делать, отче? — обеспокоенно спросил Дмитрий. — Без самого хана спора о великом княженье не решить…
Епископ Феогност задумчиво теребил седую бороду. Неладно выходило дело. Если Дмитрий вернется из Орды ни с чем, великий князь найдет случай отомстить…
