Долго кричал Онуфрий, нагоняя страх. Потом опустился на землю, будто обессилел вконец, и уже не криком — шепотом, с придыханием, закончил:
— Забыли люди о слугах божьих, кои грехи их отмаливают перед господом, забыли… Голы иноки и наги, жаждущи и голодны… Грех это, люди, грех…
Мужики понимающе переглянулись. Что ж, кормить странников — дело привычное. Фрол, мужик богобоязненный и зажиточный, повел монаха к себе — ужинать. Онуфрий еще раз сверкнул очами, пригрозил:
— Беда идет, ох какая беда! О боге не забывайте, мужички!
Долго не расходились в тот вечер локотненские мужики. И без зловещих пророчеств странника было тревожно. Недавние небесные знамения помнили все, да и земные вести не радовали. Предостерегающие были вести.
Еще весной через Локотню проезжали на скрипучих телегах беглецы из царства Волжского — Булгарии, что соседствует с Нижним Новгородом. Рассказывали булгары, что больше нет по Волге, до самой до Камы-реки, городов богатых, сел многолюдных, нив тучных. Все сжег и вытоптал конями дикий народ из неведомых степей. Великий князь владимирский Юрий Всеволодович встретил беглецов приветливо, расселил по пограничным градам, землю дал, скотину. Но многие булгары и здесь жить побоялись, двинулись дальше на запад, в чужие земли, разнося страшные вести о нашествии.
Мужики жалели беглецов, давали хлеб от своих скудных достатков, овес лошадям. Бабы всплакнули, глядя на исхудалых ребятишек. Но все ж таки беда эта была не своя — сторонняя… И половцы, которые в тот год кочевали совсем близко от степного рубежа Руси, тоже говорили об опасности. Когда они проходили через Локотню, старый Пантелеймон, знавший немного по-половецки, успел расспросить их. Оказалось, что и в половецкой земле воинствуют чужие орды, вырезают кочевья, гонят их, как ветер осенние листья, на север и на запад. «Сегодня нас режут, завтра к вам придут», — говорил старый половец, наверное, ровесник Пантелеймону, бережно прижимая к груди пораненную руку и кривясь от боли. Неизвестно откуда вошло в мужицкую речь колючее непривычное слово, которым стали называть зловещих пришельцев: «татары».
Страшное время, тревожное время…
Смеркалось. Потянулись от деревьев густые синие тени. Вдали запел пастуший рожок — возвращалось с лесных выпасов стадо.
Подъехали на телеге братья-близнецы Милон и Пука. Высокий, кряжистый Милон неторопливо подошел к толпе, несмешливо шевельнул окладистой бородой:
— О чем шумите, православные?
Милона в Локотне уважали. Умный был мужик, крепкий, несуетливый. Если бы не боярский тиун-управитель, быть бы ему головой общине. Но тиуна привез новый господин, владимирский боярин Иван Федорович, когда пожаловал ему великий князь за воинские заслуги сельцо Локотню в вотчину.
Ничего плохого про боярина Ивана Федоровича сказать было нельзя: молод, милостив, крутого нрава не показывал. Люди знали, что до боярского чина Иван Федорович из простых дружинников поднялся. В одном из походов вражеский лучник подстерег великого князя, нацелил стрелу под самое сердце. Но метнулся Иванка, грудью прикрыл своего господина, за что и приобрел честь великую. Взял его Юрий Всеволодович в свою старшую, ближнюю дружину, а потом и воеводой сделал, оценив верность и воинскую мудрость. Стал отрок Иванка боярином Иваном Федоровичем, человеком во Владимире заметным. Были теперь у него и села, и хоромы в стольном граде, и жена-боярыня. Но, видно, не забыл Иван Федорович своего бедного отрочества, не возгордился, не гнул смердов до земли. Тиун собирал оброки умеренно, без лишних запросов. Легче жилось локотненцам, чем мужикам в соседних селах.
Вот и теперь поговорили мужики, поговорили — и двинулись толпой к тиуну. Без тиуна никакого дела не решишь, а если дело большое, мирское, то и подавно решать нельзя. Надумали локотненские мужики от беды схорониться в старой крепости-городище, что стояла в лесу верстах в десяти от сельца. Давно не вспоминали о городище, обветшало, поди, подрассыпалось, но ведь подновить его можно, если миром взяться. Так и сказал Милон тиуну:
— Слухи идут тревожные, не ладно ли будет о своих животах позаботиться? Трудов-то немного, а в случае чего укрыться можно. Береженого бог бережет! — И, заметив нерешительность тиуна, добавил хитренько: — Боярское добро, опять же, сохранится лучше за стенами. Спасибо тебе боярин скажет — позаботился…
