Вот в эту-то среду и «внедрились», как выражаются профессиональные разведчики, Палиевский, Котенко, Кожинов, Ланщиков, Байгушев, Кольченко и другие. Ну, «мы историю не пишем», а кратко: случилось маленькое чудо – молодые русские патриоты получили право на законные собрания-заседания, и не в овраге за городом, а в центре столицы СССР. Общество получило апартаменты в одном из домов Высокопетровского монастыря, весьма просторного.
Вот здесь-то и стала собираться «общественность», законно предусмотренная уставом. Возникли у нас споры, как обозначить наши сборища для бюрократических отчетов. Название напрашивалось сразу, долгожданное – «Русский клуб». Но осторожный Палиевский настоял, чтобы наши собеседования именовались расплывчато и вместе с тем безмерно широко: «Комиссия по комплексному изучению русской истории и культуры». Нельзя не признать, что этикетка оказалась надежной. Мы, впрочем, все именовали наши сходки исключительно как «Русский клуб». Но не только мы. Так нас стали именовать и за пределами монастырской ограды. И чаще всего – словом недобрым.
Начались с 1968-го горячие, искренние и, конечно, весьма наивные обсуждения всевозможных вопросов. Хоть время было не очень уж либеральное, говорили мы совершенно прямо и открыто. Мы все были горячими патриотами, горой стояли за советскую власть… с патриотическими поправками, конечно. Помню, я любил прилюдно шутить: вот Ленин говорил, что у нас советская власть с бюрократическими извращениями, а сегодня – с извращениями сионистическими. Все посмеивались да еще покруче высказывались. Казалось, чего нам опасаться? Запад и вообще всю буржуазную сущность и культуру мы нескрываемо презирали, а ведь именно там был – официально! – главный враг страны. Один из наших сотоварищей неоднократно предлагал ввести в состав комиссии представителя Лубянки! Чего, мол, нам скрывать… Ну, от такой дурости удержал нас Господь, но Лубянка в неведении не осталась. Как и положено, в Общество загодя были вкраплены свои люди. Они провозглашали православно-патриотические лозунги громче всех, занимались поисками «жидовствующих» внутри нас яростнее всех, но вот что странно: как только разрешенное властями «славянофильство» было прикрыто, они перестроились еще до пресловутой «перестройки». И спокойно занялись иными делами. Об этом как-нибудь в другой раз.
Увы, по русской легкомысленности никакой документации у нас не велось. Даже в моих записях о собраниях Общества есть только краткие отрывки, общей картины они не составят. Видимо, историю тут нам всем, оставшимся, придется восстанавливать по несовершенной памяти. Но об отдельных выразительных эпизодах расскажем буквально в двух словах.
Вот Святослав Котенко рассуждает о кино и вдрызг разносит сверхпартийный фильм Габриловича и Райзмана «Коммунист», увенчанный всеми премиальными погремушками. «В этой картине, – повышает голос Свет, хоть помещение небольшое и народу немного, – коммунист реквизирует жену у русского крестьянина!» Таких слов в ту пору нигде нельзя было больше услышать.
Выступает Марк Любомудров о русском театре вчера и сегодня. Начинает прямо с таких вот слов: «Русского театра больше нет. Его убили». Через некоторое время Любомудров был отчислен из Ленинградского театрального института за «профнепригодность», меж тем как множество его коллег откочевали в сторону «земли обетованной». Вот они-то всегда были «востребованы» – и здесь, и там. Как тут не вспомнить ленинское учение о двух культурах…
Летом 1970-го съехались мы в Смоленске на конференцию. По завершении собрались в ресторане. После первого тоста за хозяев грянули дружным хором свою любимую, что не раз певали: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам», а во время исполнения припева – «Так за Царя, за Русь, за нашу Веру…» – все «наши» вскочили, держа рюмки на согнутой руке у груди. Сидевший рядом с Петряновым секретарь обкома по идеологии осторожно шепнул ему: «Но ведь это, кажется, белогвардейская песня?» Академик по ядовитым газам благодушно улыбнулся: «Ну что вы, это же Пушкин».
