— В этом туалете вечно что-то горело, — отвечает Ободов уже у входа в цех. — В нем каждый месяц маленький пожар. Это тоже своего рода переписка — видимо, когда с тобой не могут договориться книгами и песнями, с тобой говорят пожарами и землетрясениями.
Настя прикрыла зрачки седыми ресницами и исчезла. Вместо нее появился Серега и захохотал:
— Так в туалете ж Юлька документы сжигает, гы-гы, думает, мы не в курсе!
Ободов вбежал в цех, погрузил руку в жирный розовый крем и облизал пальцы, чтобы его вырвало прямо тут, на рабочем месте. Вряд ли кто-то будет с ним общаться после такого.
К сожалению, Ободова не вырвало. Зато целый день рвало Юлю (черненькую, понятное дело, а не ту, что жгла документы). Публичное обсуждение романа Юли и Сереги зашло в тупик, Серега отчего-то больше не хохотал, Дудинская ничего не говорила о своих детях, вдобавок в 3.14 (это домашний адрес Ободова: дом 3, квартира 14) в цеху обнаружилась застенчивая мышка — белая с черными пятнышками. Настя с седыми ресницами завизжала и уронила еще один шприц (теперь с ярко-оранжевым кислотным кремом для каких-то вечериночных рэйв-тортов), сотрудницы истошно подхватили. Ободов уже как-то обреченно выловил мышку под рогаликовой машиной и положил ее в карман.
«Сейчас я ее выпущу в травку», — извиняющимся голосом сказал он и тут же спохватился: какая глупость, разве это божья коровка, чтобы говорить «выпущу».
Как только Ободов вышел на свежий воздух, его тут же выловило начальство — по поводу вчерашнего разговора. Неловко шагая (мышка вяло барахталась в кармане), Ободов поднялся по лестнице, но садиться отказался.
Ты знаешь, чего ты хочешь? Ты понимаешь, что реальную пользу ты мог бы принести, занимаясь совершенно другими вещами? Мы поговорили с другими сотрудниками и подумали, что.
Если бы воздушное пространство вокруг было телефонной трубкой, Ободов бы и здесь завершил свои страдания ритуалом «кладет, одевается, уходит». Но комната туго закручивалась вокруг его горла (любопытно, как там мышь?), и разговоры о том, что в качестве управляюще-творческого, а не исполнительно-бессмысленного элемента он бы принес гораздо больше пользы и себе, и нашей маленькой гордой фабрике, затягивались на шее дополнительными узловатыми полотенцами с микроскопическими иголочками вместо ворсинок.
Ободову нравились знаки. Ободову нравились случайные совпадения. Ободов обожал получать письма от того, что могло бы с ним случиться в идеальном, нарастающем будущем. Но когда ты наконец-то платишь по счету, тебе перестают присылать постоянные напоминания, а это…
«…а это, знаете ли, очень страшно», — игриво завершил Ободов собственную парадоксальным образом озвученную фразу про серию пирожных с надписями вроде «Съешь меня» — тематические кэрролловские пирожные с цитатами из «Алисы».
«Конечно же, конечно я согласен», — кивал он, убегая вниз по лестнице (из стандартной бетонной почему-то превратившейся в веревочную). Мышь тем временем успела задохнуться, — погладив ее пару раз по твердой и мертвой пятнистой спинке, он уселся в позе лотоса среди одуванчиков и начал неторопливо рыть ей крошечную могилку указательным пальцем. Выкопал уродливую и блестящую медведку с мускулистыми широко расставленными лапами. Медведка походила на инопланетного спортсмена — захотелось подарить ее девушке Насте вместо цветочной лавки и всех тортов этого цеха, в который он уже не вернется, теперь это точно. Уложив мышку в крошечную ямку рядом с парой одуванчиков («Вот и улетела мышка на небо», — в качестве погребального слова хихикнул он), Ободов умял пальцами землю на холмике, подхватил слепую барахтающуюся медведку и понес ее Насте — дарить.
Никакой Насти, мировая катастрофа свершилась: все бегают по цеху, утешают мечущуюся среди ровных цветастых рядов с пирожными несчастную Юлю Ч., которой бессердечный Серега только что посоветовал сделать аборт. Ободов вздохнул и выпустил медведку под рогаликовую машину (рассудив, что, изъяв из данного фрагмента пространства мышь, он обязан подложить взамен некое другое живое существо, тем более что нынешний вариант мыши покоится аккурат там, где была медведка, — баланс и равновесие в данном мгновении отчего-то чтились Ободовым как главные добродетели мира сего) и, воспользовавшись трансовыми Юлиными рыданиями, начертал на трех с половиной тортах прощальную записку: он знал, что ни в этот цех, ни на заводик он больше никогда не вернется.
