Но тогда начавшееся с 1800 года расхождение Павла I с семьей и наследником могло и должно было возродить это мероприятие, и в особой патетической форме – выполнения завета Великой, удобно-вдохновительной для всех.
Попытки нынешних радетелей толи Павла, толи Александра скрыть внутрифамильный конфликт просто смешны и постыдны, как очередное обращение истории в «угодную романистику» – уже поразительнейший факт, за несколько дней до гибели Павел I заставил сыновей принести вторую присягу, кроме всего прочего поставив их в унизительное положение – дворянин и офицер приносит присягу однократно – прямо-таки вопиет об этом; особенно в свете рыцарских играний императора. Даже «павловец» Саблуков свидетельствует, что в последние недели перед переворотом цесаревич и великий князь жили под страхов ежеминутного ареста; прибывшего ко двору, ласкаемого императором юного принца Евгения Вюртембергского прямо называли грядущим наследником престола… Эти слухи выгодны заговору, но вот любопытно, в них играется и Павел – он-то ничего не делает, чтобы их пресечь; хотя по свидетельству того же Палена, он о них знает и вопрос обсуждался. Это допустимо, если по душевному спокойствию Павел пренебрегал ими – но в том то и дело, что он и сам до предела встревожен; панически бежит из Зимнего Дворца в Михайловский замок; чуть ли не каждодневно проверяет назначаемые от полков караулы; отправляет за город Конногвардейцев, в верности которых усомнился; перестает доверять внутренние караулы исключительно преображенцам: велит заколотить дверь на половину императрицы – это уже не слухи… Все знали, что Петр III и Екатерина не живут как муж и жена, но до последнего дня правления голштинца они оставались «императорской четой» по состоянию дверей спальных апартаментов. Читая мемуары со ссылкой на «признания» Палена, затруднительно даже сказать, провоцировал ли он Павла угрозой заговора, или спекулировал на его твердом убеждении в его наличии.
И естественно и верноподданно было в этих условиях явиться к запуганному цесаревичу, – и только ли к нему? – и напомнить о старом проекте ограждения династии и империи от «сумасброда», освященном именем Великой; теперь, после итоговых неудач Швейцарской и Голландской кампаний столь вознесшейся в отстраненном обозрении: «при ней без нашего разрешения ни одна пушка в Европе не смела выстрелить»; и в приближении еще больших, походе Русских Армий в Индию под началом… французского маршала Массены – половина клинков армии полезет из ножен… И далее по А. Пескову.
Но этой благостной картине взаимосогласия «верноподданных» и «голубя» препятствует ряд серьезных обстоятельств: даже действуя от имени наследника престола, ссылаясь на его участие, заговорщики не могли рассчитывать на безусловное доверие к одним словам, особенно со стороны тех лиц. Которые не принадлежали к их непосредственному окружению; если Беннигсен положился на сослуживца Палена и (скорее так) своего боевого начальника В. Зубова, то плац-адъютант Аргамаков им не поверил и – опять свидетельство ОТС (Одна Тетка Сказала) – решился примкнуть к заговору, когда в офицерском собрании к нему обратился и упрекнул в недостатке гражданского чувства сам цесаревич, шеф полка; между тем Аргамаков в практическом плане был едва ли не ключевой фигурой, как могущий по служебному положению войти в Михайловский замок в любое время дня и ночи. Что-то такое говорил Талызин и т. д., т. е. не только Зубовы и Пален, но в крайне необходимых случаях и сам Александр выходил из-за занавеса.
Ладно.
Ночь.
Два отряда офицеров, гремя оружием, будоража улицы тревогой, с двух сторон идут к Михайловскому замку; в казармах поднимаются полки, раздают боевые заряды; в разных концах города задерживаются под разными предлогами верные императору лица; на заставах пребывают не пускаемые в Петербург генералы Аракчеев и Линденер.
Я допускаю, что часовой пропускает плац-адъютанта Аргамакова через боковую дверь в замок – а также сорок-пятъдесят офицеров, возбужденных, с оружием (?!) – что сговоренные солдаты караулов отдают честь непорядочно идущим, а то и по-лубегущим генералам и обер-офицерам, наполняющим залы топотом каблуков и лязгом стали – но вот двери императорского кабинета перед спальней, они заперты, за ними камер-гусары, лично поставленные Павлом, он был неспокоен и дважды переменил их местами (Саблуков).
