Наступил 1844 год. Н.В. Гоголь «засел в Ницце», как он писал друзьям. Он скрывался там от дурной погоды, от неотступных дождей, преследовавших его по всей Европе. Он жил на берегу моря, в тихом предместье, и погода стояла превосходная. В воздухе не было ни малейшего ветерка. С утра до вечера в ярко-синем небе сверкало солнце. Стараясь вести «жизнь уединенную и преданную размышлениям», Николай Васильевич специально избегал частых встреч с русскими знакомыми – с семействами Мещерских и Соллогубов[3], которые также жили в Ницце. Однако, несмотря на все старания, подкрепленные чудесной погодой и задумчивым уединением, дело не слишком продвигалось вперед. Н.В. Гоголю не писалось; что-то неясное, неуловимое наводило на него тоску и томление, мешало «как следует работать».
15 февраля 1844 года он писал Н.М. Языкову:
«Жуковский отныне переселяется во Франкфурт, куда я еду тоже. В Ницце не пожилось мне так, как предполагал. Но спасибо и за то; все пошло в пользу, и даже то, что казалось мне вовсе бесполезно».
19 марта 1844 года Н.В. Гоголь выехал из Ниццы и направился через Страсбург в Дармштадт.
26 марта 1844 года, уже из Страсбурга, он написал Л.К. Виельгорской:
«Пароход, на который сел я, чтоб пуститься по Рейну, хлопнулся об арку моста, изломал колесо и заставил меня еще на день остаться в Страсбурге. Вопросивши себя внутренне, зачем это все случилось, на что мне дан этот лишний день и что я должен сделать в оный, я нашел, что должен вам написать маленькое письмо. Письмо это будет состоять из одного напоминания. Вы дали мне слово, то есть не только вы, но и обе дочери ваши, которые так же близки душе моей, как и вы сами, – все вы дали слово быть тверды и веселы духом. Исполнили ли вы это обещание?»
22 января 1845 года он писал из Парижа В.А. Жуковскому:
«В Париже я как-то вновь расклеился… Время идет бестолково и никак не устраивается».
24 февраля 1845 года он жаловался А.О. Смирновой:
«Париж или лучше – воздух Парижа, или лучше – испарения воздуха парижских обитателей, пребывающие здесь на место воздуха… вновь расстроили приобретенное переездом и дорогою, которая одна бывает для меня действительнее всяких пользований. С Виельгорскими я видался мало и на несколько минут… Я провел три недели совершенным монастырем, в редкий день не бывал в церкви».
* * *
Согласно классическому определению, эмигранты (от лат. emigrans – «выселяющийся») – это лица, выезжающие на постоянное жительство в другое государство. Поэтому русских людей типа Н.В. Гоголя, Виельгорских или А.О. Смирновой никак нельзя назвать эмигрантами. Ни о каком постоянном месте жительства на Ривьере тогда не было и речи. Люди просто выезжали зимой к теплому морю, и поездка в Ниццу для них мало отличалась от поездки в Крым или на Кавказ.
К середине 50-х годов XIX века в Ницце проживали 104 семьи иностранцев, из которых русских было всего 30 семей, англичан – 29, французов – 24 (Ницца тогда еще не была французской территорией) и прочих национальностей – 21.
Как видим, русских было много лишь относительно других иностранцев. Но, что характерно, уже в то время журнал L’Indépendant Belge полушутливо-полусерьезно писал:
«Англичане подхватывают грипп в Ницце. Они утверждают, что это русские принесли туда не только свою природную суету и суматоху, но и свой климат».
Что тут скажешь… Англичане – весьма специфические граждане с болезненным цветом лица, и молчание – это типично английский способ беседовать. Русские по своей природе совершенно не такие. Они более активные, более компанейские, более шумные. Они – душа нараспашку. Тишина в русском общении – это не согласие, а, скорее, разногласие. Она просто невыносима.
Конечно, бывавшие тогда в Ницце наши соотечественники мало походили на пресловутых «новых русских» 90-х годов прошлого века и относились лишь к наиболее образованным и обеспеченным слоям населения. Однако и они проводили время весьма специфически.
В качестве примера можно привести рассказ жившей в Ницце русской художницы Марии Башкирцевой. Правда, он относится к более позднему периоду (к маю 1876 года), однако описываемое весьма характерно. Мария Башкирцева пишет:
