Особенно подружился Николай Васильевич с младшей дочерью Виельгорских Анной Михайловной, прозванной в семье Нозинькой. Нозинька делилась с писателем своими проблемами, сомнениями, надеждами, просила его советов во всех трудных или важных обстоятельствах. Случилось так, что Н.В. Гоголь был в Риме в апреле-мае 1839 года, когда там, на вилле княгини Зинаиды Волконской, жил или, вернее, умирал от чахотки молодой Иосиф Виельгорский. Н.В. Гоголь был последним, кто видел его живым, он проводил ночи у постели умирающего юноши, и он же выехал навстречу его матери, Луизе Карловне, и первым сообщил ей горестную весть. Это несчастье еще более сблизило Николая Васильевича с семейством Виельгорских.
Биограф Гоголя В.И. Шенрок высказывает предположение, что писатель делал предложение Анне Виельгорской. Возможно, он и в самом деле был влюблен в Нозиньку, но в ответ на свое предложение получил отказ. При всем своем либерализме и простоте обращения Виельгорские все же вряд ли могли согласиться на брак дочери с каким-то «худородным» малороссом. Ко всему прочему такое родство могло не понравиться и императрице.
Бывала в Ницце и близкая знакомая Гоголя А.О. Смирнова. В свое время она была одной из первых придворных красавиц. Александра Осиповна была хорошей знакомой В.А. Жуковского, П.А. Вяземского и А.С. Пушкина. Однако потом А.О. Смирновой пришлось покинуть двор и Петербург, и связано это было с тем, что ее муж Николай Михайлович Смирнов дослужился до больших чинов и был назначен калужским губернатором.
Был ли Н.В. Гоголь влюблен в Александру Осиповну? Многие в этом не сомневались, в частности С.Т. Аксаков, который писал:
«Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой строго монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны».
Если и так, мудреного ничего нет – Александра Осиповна и в сорокалетнем возрасте, который считался в те времена чуть ли ни старушечьим, была неотразима. Однако с Н.В. Гоголем все было совсем по-другому. Если и была любовь, то совершенно иного рода – чисто духовная.
* * *
Итак, переезд в Ниццу несколько оживил работу Н.В. Гоголя над вторым томом «Мертвых душ».
2 декабря 1843 года он писал из Ниццы своему другу поэту В.А. Жуковскому:
«В Ниццу я приехал благополучно, даже более чем благополучно, ибо случившиеся на дороге задержки и кое-какие неприятности были необходимы душе моей… Ницца – рай; солнце, как масло, ложится на всем; мотыльки, мухи в огромном количестве, и воздух летний. Спокойствие совершенное. Жизнь дешевле, чем где-либо. Смирнова здесь. Соллогубы тоже здесь. Графиня Виельгорская тоже здесь, с сыном и меньшою дочерью… Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ».
21 декабря 1843 года он писал другому своему другу – поэту Н.М. Языкову:
«Погода прекрасная, то есть всегдашнее солнце, но не работается так, как бы я хотел. Живу я в виду небольшого хвостика моря, на которое, впрочем, хожу глядеть вблизи. Здесь нашел несколько знакомых, семейство Виельгорских, Соллогуба, который, кажется, охотник больше ездить по вечеринкам, чем писать… Хочу насильно заставить себя что-нибудь сделать и потому веду жизнь уединенную и преданную размышлениям… Если ты при деньгах, то ссуди меня тремя тысячами на полгода или даже двумя, когда недостанет».
Живя в Ницце у Виельгорских, Н.В. Гоголь делал записи в особую тетрадь. С этими записями он никого не знакомил. Исключение составила лишь А.О. Смирнова, также оказавшаяся в ту пору в Ницце.
Позже она вспоминала:
«Гоголь был очень нервен и боялся грозы. Раз как-то в Ницце, кажется, он читал мне отрывки из второй и третьей части «Мертвых душ», а это было нелегко упросить его сделать… Я вся обратилась в слух. Дело шло об Улиньке, бывшей уже замужем за Тентетниковым. Удивительно было описано их счастье, взаимное отношение и воздействие одного на другого… Тогда был жаркий день, становилось душно. Гоголь делался беспокоен и вдруг захлопнул тетрадь. Почти одновременно с этим послышался первый удар грома, и разразилась страшная гроза. Нельзя себе представить, что стало с Гоголем: он трясся всем телом и весь потупился. После грозы он боялся идти один домой. Виельгорский взял его под руку и отвел. Когда после я приставала к нему, чтобы он вновь прочел и дочитал начатое, он отговаривался и замечал: «Сам Бог не хотел, чтобы я читал, что еще не окончено и не получило внутреннего моего одобрения».
