Пламень отражался в замерших, немигающих глазах. Дым проникал в ноздри, обволакивал душу, растворяя костный ларец черепа, делал тело жидким, льющимся. Резь насильно распахнутых глаз изливалась солёной водой по лицу. Слова оскаленного рта били по воздуху властно, как по наковальне. Я! Черепной отец! Извивающийся сын! Зубастый внук! Дед! Дважды дед! Трижды дед! Всем дед! Родил ночь! Родил ночных! Сам ночь! Руки! Ноги! Крылья! Прочь!
Угли исчезли в наплывающем мраке. Хижина заключала ночь в плетёных стенах. Последние сполохи трепетали в безумно расширенных зрачках, тлели в текущей по подбородку слюне.
Дунь. Дунь. Сыпь. Шшшипит прах. Жжжёт уголь. Жар воспрял. Пыл-пых-пших! Вспых! Жжжёт… жжжёт… Ладонь над углём, сыплет прах. Взлетают искры. Вверх. Ввысь. Быстрый, быстрый! Горячо ладони. Ааах!..
Хрусталь в хрусталь, лицо к лицу. Черепной отец рад. Жжжри! Слышишшь, ешшшь. Щщщупай. Ввысь! айиихааайии!
Чёрные пальцы — по потолку. Царап-царап-царап. Низа, верха — нет! Потолок? Пол! Пальцы скребли выпуклые твёрдые глаза. Тело свесило пустую голову. Вылитое тело, выпитый кувшин… Пальцы ног охоро-шили крылья. Веет теплом. Жжжёт! Жжж…
Муха сорвалась и вылетела в дырку дымохода.
Как ночь! Я — ночь!
Сквозь ветви, меж листьев, к тёплому дыханию, на зов огня. В оконце. Громадные тела сопят ноздрями. Поскуливает маленький детёныш. Живая кровь. Чистая плоть. О-о-о, вкусно! Жирно! Тельце пышет неистраченной, невинной силой. Щщщупай. Жжжри. Съешшшь.
— A-а, ма-а-а!
— Что ты? Что ты? Спи!
— Вззз! Тям.
— Проснись! Ты муж или камень?!
— Чего тебе, женщина? Чем ты недовольна?
— Муха тронула твоего сына! Достань топор, положи рядом!
Вззз, железо из огня. Остро почуяв металл и заточку, муха отлетела, стала чистить крылышки. Не сейчас. Жирный, сочный… Потом. Уже помечен.
Издали донёсся тяжкий порыв, будто вздох ветра перед грозой. Беззвучный, злобный и холодный зов. Муха прижала брюшко к стене. О-о-о, как близко! Идёт слепой. Идёт кувшин с кипящим варом. Крылья тонко задрожали. Как его съесть?.. Да! да! Только набрав силы. И скорее. Он мощен, он старых кровей — не уесть одним махом, как надеялось вначале.
Хижины ушли назад и вниз, навстречу бросились деревья. Муха стремительно буравила стоячий ночной воздух, прокладывая нить опасного пути навстречу врагу. А, вот он! Блуждает. Боясь подлететь, муха завертелась в высоте. Смутно мерцающая туша подобно слону ломилась через заросли, дыша угаром изнеможения. Чахни, чахни, приходи усталым.
«Засосать! — возрадовалась шестиногая своей догадке. — Выпить и сварить».
Упорно шедшая туша остановилась. Задрала к небу опухшее, щетинистое лицо и зарыскала тупым свирепым взглядом. Сознание мухи коснулось врага — и зрелище было кошмарным. Сквозь твердь костей, сквозь мясо плоти, сквозь зрачки глаз толчками пробивалась, прорывалась хищная злоба, мстительная суть, доселе скрытая в кувшине тела.
«Видит!» — Муха судорожно описала петлю. Разлаписто стоящее тело оттянуло ствол железного оружия и выбросило вверх руку.
Муха ощутила себя жутко мелкой, жалкой, зудящей точкой. Крылья дребезжали, силясь унести крошечную жизнь с пути свистящих духов смерти. Вот они!
Ток! ток! — бледно загорались огоньки на дульном срезе. Один за другим, завиваясь винтом, вылетали из железной трубки духи — тяжелые, свинцовые. Воя, разрезали они ночь, оставляя за собой шипящие следы. Муха виляла между прозрачными смерчами, ежесекундно ожидая — вот, попадёт! Отец Ночи, убереги! о! а!..
Смолкло. Бежать! В хижину! в тело!
Туша, обретшая зрение, вновь подняла руку. Как? Он вложил новых духов?
Ток! ток! ток! Вьющийся вихрь пробил ночь в длине пальца от мухи. Дух-убийца в железном панцире визгнул, пролетая: «Жди!»
Муха устремилась прочь, сколько хватало крыльев.
Проснулась женщина, лежавшая в поту на циновке. Боязливо застыла, вцепившись в мужчину. Опять захныкал ребёнок.
— Белые месьеры. Рядом!
Мужчина взволнованно облизнулся, вертя головой. Прислушался. Да, так стреляют одни белые — раз-раз-раз! У вождя Обака нет оружий с магазинами.
— Вдруг месьеры идут карать? — в страхе затормошила его жена.
