Косачёв глянул на циферблат, висевший над стойкой, нахмурился:
— Извини, время. Сегодня лучше не опаздывать, сам понимаешь.
Бурундук закивал, проходи, мол. Когда Косачёв потянулся снять с плеча сумку, только фыркнул:
— Да ладно, Глебыч, можно подумать, ты там бомбу тащишь. Если рамка не запищит…
Рамка, разумеется, не запищала. В сумке у Косачёва лежали только бутерброды, всё чисто.
Он прошёл через гулкое фойе, здороваясь со знакомыми работниками, но больше уже не останавливался. Совещание у Тоболина начиналось ровно в семь, а сейчас было без двух минут — как раз чтобы дойти до лифта, опуститься на минус второй и войти в конференц-зал.
— А, Косачёв. Ну наконец-то, соизволил. Можем начинать?
— Простите, Иван Игнатьевич. В воротах как раз пропускал «мамонтов» с грузом. Поздравляю!
— Не с чем пока, — отмахнулся министр. Выглядел он неважно: глаза покраснели, щёки и подбородок обвисли, левый мизинец то и дело рефлекторно подрагивал. Тоболину давно пора было устроить «чистку», да вот некем было заменить. — Так, ввожу всех в курс дела — вкратце, поскольку времени нет. Мне сообщили, что вордолаки откуда-то узнали про Евангелие и сейчас спешным порядком готовятся к демонстрации. Мы должны сделать всё максимально оперативно и чисто, я уже дал распоряжения. В целом план такой…
За столом начали перешёптываться. Из девяти присутствовавших только трое были напрямую связаны с тем, что предстояло сделать. У остальных были другие хлопоты, всё-таки первый день триместра, очереди наверняка уже от ворот и до проспекта. Конечно, в первые годы после Содружества принимать литературу было одновременно проще и сложней: ещё не составили толком каталоги, многое делалось наобум — но и регистрацию никто не вёл, ориентировались на некие усреднённые баллы. Сейчас же к приёму относились внимательнее, из-за этого процесс затягивался, то и дело случались скандалы.
Обычно выездные приёмные комиссии заканчивали свою работу до триместра, но переговоры с патриархом… да и дороги, которые за эти годы удалось восстановить далеко не везде… в общем, всё совпало, наложилось, — и Косачёв был этому только рад.
Тем более, нынешний раритет — это не его головная боль, а вон Сорохтиной и прочих. Он здесь находится исключительно для проформы, у него — другие задачи.
— …уложиться в пару часов. Максимум — два с половиной. Нам обещали подкрепление на случай беспорядков, но лучше, если беспорядков не будет. Вопросы есть?
— Остальные отделы работают в обычном режиме?
— Все отделы работают в обычном режиме! — рявкнул Тоболин. — И чтобы без сучка, без задоринки. Учтите: там, — ткнул он пальцем наверх, — мою инициативу поддержали. Помогли надавить на патриарха, но в случае чего — на меня же всё и свалят. И я не про высоких друзей, этим-то наплевать, да вы и сами… что я буду вам… не маленькие. — Он досадливо поморщился, оттянул пальцем воротничок рубашки. — В общем. Давайте всё сделаем как следует — так, как мы умеем. Позаботимся о людях и стране.
Косачёв терпеливо дождался, пока поток министрова красноречия иссякнет, и вместе с остальными покинул зал.
Перед дверьми лифта перекинулся парой пустых слов с Аштуевым из связей с общественностью. Тот был мрачней обычного, рассеянно кивал, отвечал невпопад. Общественность, конечно, следовало подготовить, и Аштуев, видимо, уже мысленно оттачивал фразы и парировал выпады.
У себя в кабинете Косачёв бросил сумку на кресло для гостей и, сдёргивая ветровку, выглянул в зарешёченное окно. С третьего этажа видно было, как очередь тянется вдоль забора, как, изогнувшись пару раз, теряется в тумане, в направлении проспекта. Вдоль неё сновали на велосипедах продавцы горячего кофе, пирожков, бутербродов.
— Самая читающая страна в мире, — сказал Косачёв. — От многих знаний…
Он оборвал себя, скривился, как будто раскусил горошину чёрного перца, — задёрнул шторы и вернулся к столу. Кабинет был узким, маленьким, — коморка, а не кабинет. Отчего-то здесь постоянно пахло тухлой капустой — то ли за стеной проходила вытяжка из столовки, то ли… Косачёв старался здесь надолго не задерживаться, сегодня — тем более.
