Фонари на улицах уже погасли, но Солнце едва пробивалось сквозь низкие, обложные тучи. А вот массивный силуэт Юлы был виден чётко: корабль висел прямо над центральным корпусом библиотеки, над острым её шпилем.
Косачёв прищурился, глядя, как на перевёрнутом конусе Юлы мельтешат огоньки. Системы в их перемигивании не было — или, по крайней мере, он за все эти годы так и не уловил.
Последний грузовик тем временем уже въехал на территорию, и створки с гулким лязгом сошлись.
Охранники закурили, один что-то негромко сказал, другой хохотнул, но рассеянно, скорее из вежливости.
Косачёва оба заметили издалека, узнали сразу — видимо, по трости и шаркающей походке. Приблизившись, он откинул капюшон ветровки:
— Привет. Я смотрю, Тоболин уломал-таки кого-то из церковников. Будет нам чем себя развлечь.
— От радости уже прыгаем до небес, — сказал тот, что постарше, ровесник Косачёва. Приподнял фасетки, сплюнул, разгладил рыжие усы. — И Степан Ильич, как назло, слёг. Сезонка, хуже гриппа, какой-то новый штамм. Говорит, три простыни ис-сморкал.
— А что, поддержку вам не пришлют?
— Ты, Глебыч, как будто их не знаешь. Если и пришлют — десяток пацанов, и нам тут с Курилко не только за вордолаками надо будет приглядывать, а ещё и за молодняком. — Он снова сплюнул, прищурился. — Чего-то ты сегодня совсем скверно выглядишь. Нога?
— На погоду, — кивнул Косачёв. — Ну давайте, ребята, держите тут рубежи. Если что — зовите.
Он зашагал через внутренний двор, по пустой бетонной дорожке. Подумал, что вот эти же парни, если всё сорвётся, пустят ему пулю в спину и даже не задумаются. Ну, может, старший на полсекунды промедлит — всё-таки воевали на одной войне, вместе защищали этот город.
Ерунда, сказал он себе, ничего не сорвётся. С какой бы стати. Наоборот, всё складывается как нельзя удачней.
То, что Тоболин ведёт переговоры с патриархом, знали давно. Церковь не хотела отдавать книги библиотеке, точнее — готова была каждые четыре месяца присылать взносы в виде довоенных ещё Библий, часословов, пытались даже всучить номера «Благодатного огня» и «Отрока», — но всё это, конечно, никуда не годилось.
В конце концов министр выдвинул ультиматум — в исключительно мягкой форме, но тем не менее. Косачёву говорили, что Тоболин действительно готов идти до конца и в случае чего прекратить поставки новых буктареек. Сорохтина, из бибколлектора, с неожиданной злобой хмыкала: «Ну а что, пусть возвращаются к истокам. Пустынь, лампада, огородики там, грибы-ягоды. На хрена патриарху кабельные каналы? А вместо холодильников — погреба пусть роют. Здоровее будут».
Косачёв её озлобленности не разделял, он помнил, как пятнадцать лет назад, в тридцать пятом, многие священники шли против Первой волны наравне с обычными солдатами. Не морочили людям голову ни цитатами из Апокалипсиса, ни призывами покаяться. Сражались с тварями, которые явились на планету; ухаживали за ранеными, пытались укрепить дух умирающих…
Но здесь и сейчас всё обстояло иначе — и Косачёв был рад, что Тоболин добился своего.
Массивная дверь скользнула в сторону, в лицо пахнуло тёплым воздухом. В предбаннике сегодня дежурил Бурундук — старый долговязый ветеран, любитель потрепаться. Лицо у него было исчёркано бурыми полосами — заразился какой-то инопланетной дрянью, к счастью, безобидной. Вывели из организма быстро, только эти вот следы и остались.
— Привет, Глебыч. Слышал уже про Остромирово евангелие?
— Так это его привезли? Ну Тоболин!.. Лет на пять работы, не меньше.
— Больше, я думаю. Мне парни говорили, что проверили по каталогам — ни одного факсимильного издания не осталось. Это десятка, Глебыч. Минимум.
Косачёв усмехнулся:
— И пусть теперь вордолаки что-нибудь попробуют вякнуть.
Бурундук кашлянул и отвёл глаза.
— А что, — спросил, — как там в деревне? Их вообще нет, вордолаков-то? Шурин твой об этом чего-то говорил?
— Удивился, когда узнал, что такие бывают. Мол, кто в здравом уме требовал бы… — Косачёв махнул рукой. — Конечно, оно и неудивительно: там у них, в глубинке, всё выглядит совсем по-другому.
— Это точно, — протянул Бурундук. — Хотя вот я…
