Да если бы я мог отмолить всех, кого не сумел защитить там, на войне. Если бы я мог заставить свое сердце снова работать как надо, я первым делом бросил бы эту службу и вернулся туда, где мое место. С радостью подставил бы свое исправно работающее сердце, чтобы спасти мальчишек, умирающих во всех секторах галактики за счастье землян.
— Простите, офицер, — бросила она мне вслед. — Простите, если я причинила вам боль.
Я уселся у костра. Ган спал, свернувшись на траве, укрытый пиджаком. Бедняга так вымотался, что уже никакой страх не мог заставить его проснуться. Я поднял голову и уставился в пестро усеянное звездами небо, надеясь, что завтра нас найдут.
Но за день ничего не изменилось. Никто не прилетел. Пигмеи время от времени появлялись то тут, то там, осторожно выглядывали из густой зелени, восхищенно смотрели на Золотую, неторопливо ухаживавшую за своим оружием.
Я молчал. Она не заговаривала со мной. Снова холодная и точная, как безупречный механизм. Ган то жался ко мне, то вновь, словно устав бояться, начинал покрикивать на девушку и раз даже хотел ударить ее. Но не стал. Голди так глянула на его занесенную для удара руку, что стало ясно — она хорошо помнит, когда заканчивается договор.
А ночью она исчезла. Просто растворилась, оставив нам еду и питье, захватив с собой только пестрый рюкзак.
Я ждал, что она бросится, своим ловким быстрым движением проведет ножом по горлу своего бывшего клиента. И потому я старался все время быть между ней и Ганом. Но она ничем не выдала себя. Просто сидела у костра, тихо напевая. Смотрела на огонь. И вдруг — исчезла. Растворилась в ночной тишине. Даже ветка не хрустнула.
Ган трясся до самого утра. Я ждал. И, наконец, поверил, что она уже не вернется. Утро забрезжило над вершинами леса. Сырая трава пахла свежестью. И первый луч, навылет прошивший каплю росы в паутине, сверкал золотом.
С первыми лучами Солнца из леса появились они. Низкорослые воины этой земли. И среди их темных, коротких, крепких тел — высокая бледная фигура с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами. Я едва узнал ее без привычной золотой повязки.
Крупные красные бусы спускались по ее обнаженной груди. Розин помахала мне рукой, приветствуя.
— Доброе утро, офицер! — крикнула она высоким девичьим голосом.
Ган едва не плакал. Я помахал ей в ответ:
— Доброе утро, Розин!
— Вы отдадите мне мистера Гана, Дэни? — крикнула она весело.
— Нет, — в тон ответил я, стараясь улыбнуться.
Я передал Гану оружие и начал спускаться с холма навстречу ее маленькой армии. Она тоже пошла ко мне. Мягкая и плавная, как молодая тигрица. В ней не осталось ни следа прежней холодности. Она казалась счастливой. Такой счастливой, что я невольно почувствовал, как в груди заворочалась совесть. Я увидел ее — настоящую Розин. Розин без золотой повязки, Розин, не скованную договором. Розин без доспехов своего страшного искусства.
Если бы я раньше знал, какая она там, в глубине, внутри, я не позволил бы ни одной блудливой крысе унизить ее. Если бы я раньше знал… Кто я сам. Что я могу, оправдываясь договорами и требованиями профессии, спокойно смотреть, как кто-то бьет женщину, вынуждает ее ложиться с собой в постель… потому что она сама выбрала такую работу. И получает за нее хорошие деньги.
Сейчас, когда я увидел ее, я понял, что она ничего не выбирала. За нее выбрали другие: воспитатели, наниматели, клиенты. И теперь она хотела сама сделать свой выбор: она хотела убить того, кто мучил ее. И я не мог не признать ее право на месть.
— Решайте, офицер, — мягко сказала она. — Мистер Ган все равно умрет. Если вы отойдете в сторону, я обещаю, что он умрет легко, без страданий. Но если нет — я заставлю его почувствовать всю мою боль. Я спрошу с него за каждую ночь, за каждый удар, за каждое грубое слово и за вашу смерть тоже, потому что мне будет жаль убить вас, Дэни. Вы хороший человек и старались защитить меня, насколько позволяет вам ваш договор. Поэтому я предлагаю вам — уйдите в сторону. Скоро вас найдут, и никто не спросит с вас за смерть этой гадины.
Я молчал, глядя в ее сверкающие глаза. Живые, умные, красивые глаза.
