Постепенно возникает таинственная мелодия, она нарастает, становится торжественной, могучей, и вот уже волны красок и звуков, устремляющихся на меня с небес, возносят меня над болью тоски и утраты. Надежды и стремления, поражения и победы — всё есть в этой музыке, созданной и завещанной нам Эль.
Но разве можно пересказать или описать музыку?! А тем более — цветомузыку, заполнившую всё пространство от горизонта до горизонта!.. Словно весь мир заполнился скорбью, состраданием, надеждой и гордостью Человека.
Да, всё происходит именно так, как мы когда-то задумали. Возносящийся всё выше конус «Реквиема» олицетворяет мятущийся человеческий дух, устремлённый к новым высотам. Творения рук Человека, мир его мыслей и чувств, видения Земли и иных далёких миров возникают то ли наяву, то ли в потрясённом сознании моём.
Я возношусь к вершине конуса, к скульптуре женщины. Эль так и не суждено было стать матерью, но в лице женщины, созданной Антоном, я вижу Эль, породившую весь этот архитектурно-духовный комплекс, ставший овеществлённым гимном бессмертию человеческого духа…
Когда я возвращаюсь домой, меня встречает дочь.
По просьбе Эль, за несколько месяцев до смерти, у неё изъяли две яйцеклетки. И вскоре у нас с Антоном появились дочери, похожие на Эль. Рождённые в искусственных плацентах методом экстракорпорального оплодотворения девочки похожи не только на Эль, но и на нас. То есть моя дочь похожа на меня, а дочь Антона — на него.
Однако моя доченька, по-моему, всё-таки больше похожа на Эль…
Дарья Зарубина
ЗОЛОТАЯ И АЛАЯ
Вот амазонок ряды со щитами,
как серп новолунья,
Пентесилея ведет,
охвачена яростным пылом,
Груди нагие она
золотой повязкой стянула,
Дева-воин, вступить не боится
в битву с мужами.
Вергилий. Энеида
— Э, Голди! Тебе больше нигде не сидится? — буркнул Ган. — Дылда лупоглазая.
Она не пошевелилась, и в какое-то мгновение я испытал нечто похожее на страх. Лицо Золотой было настолько бледным, что в полумраке комнаты казалось меловым, мертвым. Снова где-то внутри шевельнулась мысль, что она не может быть живой женщиной.
— Поймите, мистер Ган, у этой девушки такая работа…
Он откинулся в кресле, закурил и уставился на Золотую:
— Она, брат, ни хрена не девчонка. Она чучело Убогое… Да, Голди?
Она не ответила, так и сидела, прямая и тихая, разложив на коленях свой старый штопаный рюкзак, и, методично поводя иглой, пришивала очередную пуговицу.
Я пересел к ней, на самый край дивана, так, чтобы она не восприняла меня как источник опасности. Это странное чувство, что она не человек, а робот-охранник, заставляло меня быть все время настороже. Я старался не пренебрегать базовыми правилами работы с напарником-нечеловеком. Однако проблема была в том, что Золотая — живая или только подобная живой — не считала меня напарником. Мы были просто две отдельных охранно-боевых единицы.
Я не чувствовал себя охранником. Я хотел вернуться на фронт. Наверняка найдутся те, кто пожелал бы поменяться со мной местами: удрать с передовой — куда угодно, в самые отдаленные уголки вселенной, лишь бы только вернуть свою спокойную, тихую, обыденную жизнь. И я любил ее всем сердцем, до сих пор люблю — эту тихую жизнь. За нее и воюю. Точнее, воевал, пока сердце не подвело. Не выдержало. Из космофлота с таким диагнозом одна дорога — в полицию. А какой из меня полицейский? Хотя, пожалуй, это даже можно назвать везением. В мирное время мне светило бы спокойное местечко для инвалидов. Что-нибудь с бумажками и канцелярскими скрепками. Но сейчас, когда любой моложе пятидесяти, при полном комплекте рук и ног и не имеющий инвалидности в медкарте, считался годным к службе на передовой, таким как я находились вполне приемлемые варианты среди мирных профессий. Мне тридцать пять лет. Все свою жизнь я летал и дрался. Теперь я хожу по земле и — благодаря тому, что иногда прижимает слева — хожу, как по мне, чертовски медленно. Одно хорошо: все остальное служит исправно. Так получилось, что я стал полицейским. И среди человеческого лома, что по военным меркам вполне подходил для служения порядку, я оказался самым крепким и подготовленным для космических перелетов. Государство решило, что слегка подштопать мне миокард дешевле, чем нанять для этой работы профессионалов. После операции сердце держалось неплохо. Не так хорошо, чтобы обеспечить мне обратный билет на передовую, но вполне уверенно для заданий вроде того, на котором я находился сейчас.
