* * *
В пятницу Ной проснулся от боли. Он крепко сжимал в забинтованной руке оловянного лётчика. Кровь пропитала бинт, и лётчик тоже сделался кроваво-красным.
Спиной он почувствовал, что мышка не спит и смотрит на него.
Ной повернулся к ней. Машка лежала на боку, волосы её были помяты подушкой, глаза чуть припухли. Ной нежно провёл пальцем по её молочно-белому животу. Машку этот жест как будто обрадовал, она крепко прижала руку Ноя своей маленькой тёплой ладошкой.
Что с ней будет, если выяснится, что Ной — голем? Ной не хотел об этом думать. Только не теперь.
В последние дни Машка стала далёкой, холодной и чужой. Но сейчас, лёжа рядом с ней и молча глядя в её серые глаза, Ной чувствовал себя счастливым.
* * *
Бывают дни, когда можно всё.
Утром пятницы Ной уверен был, что идёт на работу» пока не обнаружил себя в восточном пригороде, на маленькой кривой улочке, неподалёку от интерната» где провёл детство.
Погода была хороша. Выпал свежий снег, и старые Ноевы ботинки приятно хрустели по чёрной колючей крошке. Ной не был здесь десять лет. Эти места ему часто снились, но во сне они давно обзавелись несуществующими деталями, запахами, звуками.
Сейчас, настоящие, были эти улицы как будто серее и бледнее, чем помнил их Ной. И, кроме того, — абсолютно пусты. Как и все промышленные городки, созданные для войны, район медленно и одиноко умирал, укрытый чёрным снегом и скованный радиацией.
И всё равно это путешествие было невероятно похоже на сон. Ной испытывал такой же беспричинный подъём, ту же лёгкость и уверенность в себе. Ему в голову приходили те же мысли, что снились в снах про детство, и он убеждён был, будто знает наперёд, что случится с ним за следующим поворотом.
За поворотом его ждал интернат. Некогда кирпично-красные, стены почернели, и здание нельзя было узнать. Нет, не сон. Во сне всё всегда было прежним. Глядя на эту безнадёжную черноту, Ной понял вдруг, что и сам он за эти годы изменился безвозвратно, и далеко не в лучшую сторону. Двадцать восемь. Глубокий старик с точки зрения того юнца, который искал приключения и тайны в подвальном баре. И такой же никчемный, как те заводские, что били несчастного бродягу, наивно притворившегося големом. Заводских наверняка давно свела в могилу радиация и прочая дрянь из грязных цехов. Нет, в их существовании определённо было больше смысла. Пусть не так, как отец Ноя, но они положили свои жизни за нашу победу.
Чем мог похвастаться Ной? Пустыми университетскими годами и позорным вступлением в братство? Рутинной и самому ему не очень понятной работой в лаборатории, о смысле которой знал разве что научный руководитель, да и то — не придумал ли он себе этот смысл?
Кризисом среднего возраста, который жестокой кувалдой стучал по Ноевой голове прямо сейчас, когда он стоял здесь же, где семнадцатилетним начинал, полный надежд, свой путь великого человека, оказавшийся в результате таким бессмысленным. Если пришлось бы давать отчёт себе семнадцатилетнему, Ной сгорел бы со стыда.
И всё же. Всё же.
Однажды он видел Солнце — всего пять минут, всего несколько лучей. Но, говорят, это было результатом работы в том числе и его лаборатории, и, значит, один из этих лучей принадлежал Ною.
У него случилась любовь — такая, что все прежние увлечения он не то чтобы вычеркнул, но вспоминал с усмешкой, как вспоминают на войне детские игры в солдатики.
Он не стал героем, не стал лётчиком, но был человеком. И о серой, никчемной и пустой жизни у него была память. То, чего не было у големов.
Ной перебрался через забор и оказался на огромной залитой бетоном площадке, которая окружала чёрное здание интерната.
Окна были забиты, широкие дверные ручки обмотаны толстой цепью с замком. Ной вспомнил, что это ему уже снилось. Во сне он легко рвал цепь и хозяином заходил внутрь. Ной осторожно подёргал дверь, услышал, как унылым эхом что-то отзывается из-за неё.
Тогда он обошёл здание кругом. Слева от чёрного хода имелось особое окошко, через которое Ной частенько выбирался наружу в своих снах.
Окошко было на месте, заколоченное крест-накрест аккуратными досками. Ной оторвал доски и ногой выбил стекло. Проём был слишком маленьким для взрослого, но Ной, царапая руки и оставляя клочки ткани на рамах, пробрался внутрь. Ладонь его снова стала кровоточить.
