Фратер Яков говорил ещё что-то смешное, и все дружно смеялись, а Ной чувствовал, как накрывает его новой волной сомнения. Зачем он пришёл сюда, в эту тихую, тёмную и никому не интересную комнату? Фратер Яков, который ничего не делал без умысла, который семь лет назад сотнями и тысячами големов расплатился за одну свою политическую вершину?
Неужели, — подумал Ной, когда остался один, — они приходили только затем, чтобы посмотреть на последнего пока ещё живого голема?
* * *
Семь лет назад, Стеклянной ночью Ной был в общежитии. В комнате он жил один. Его товарищ — Пётр — окончательно разочаровался в новом мире и в себе, бросил университет и отправился на побережье — изучать замёрзший океан.
В ту ночь, слушая топот и крики, выглядывая на улицу, где от карбидных ламп в руках фратеров было совсем светло, Ной искренне сожалел, что не поехал с Петром к океану. Он никак не мог поверить своим глазам, хотя ждал этого — с того момента, когда осознал, наконец, вектор движения мысли фратера Якова.
Ной давно уже не ходил на собрания братства, и многие его товарищи перестали там бывать. А те, кто остался, шли по улицам с карбидками и счётчиками. Они искали големов, полагая, что легко опознают их по следам лунной радиации.
Уже после полуночи откуда-то из эпицентра криков и топота появился человек, забрался через окно. Человек не был Ною знаком и меньше всего походил на голема — тощий, нелепый, длинный, двигался так, будто со всех сторон у него коленки и локти, которыми задевает он всё вокруг, в любой порядок внося разрушение и хаос. Человек шептал и плакал, размазывая по лицу грязь, и был совершенно жалок. Он не мог быть солдатом, он и человеком-то не был. Больше всего походил он на трусливого подземника, что где-то в норе пересидел войну, питаясь червями и мхом. Ной спросил, ожидая яростного отрицания, но человек поспешно закивал и, брызгая слюной, принялся шептать подробности. Про тоннели давно уже мёртвого метро, где радиации едва ли не больше, чем на Луне. Про невероятных чудовищ — трёхголовых крыс и сороконожек размером с собаку. Про то, как только что, считай, вчера, не веря ещё в окончание войны, готовые в любой момент уползти обратно, выбрались они — человек и его товарищи-подземники — в город, и, конечно, ими можно освещать улицу, и всякий счётчик трещит пулемётно при их приближении.
В дверь настойчиво застучали, и человек тотчас приник к полу. Ной скривился презрительно и указал ему на шкаф.
Сам вышел в коридор, задрав подбородок и расправив плечи, он считал секунды, и сердце сделалось таким огромным, что заполнило его всего своими оглушительными ударами. Пришельцы были из братства, некоторых Ной узнал: не студенты, а люди постарше — неопытный Ной когда-то считал их рабочими, пока не разглядел бандитские повадки. Он подумал вдруг о своём недалёком детстве, проведённом в промышленном сателлите на востоке, где наелся радиации досыта. Он сказал: вы безумцы чешуекрылые, и фратер Яков такой же, можете стрелять. Воздух сделался необычайно сладким и полновесным после этих слов, и ненадолго, примерно на четверть минуты, Ной уверился, что живёт по-настоящему. Потом всё хотел вспомнить это чувство и повторить — не выходило.
Безумцы чешуекрылые провели счётчиками, которые почти не трещали, мельком заглянули в комнату и ушли прочь.
Утром Ной выгнал подземника и порвал своё фра-терское удостоверение.
Из речи фратера Якова — убедительной и внятной, в отличие от пережёванных слов, которыми разговаривал тогдашний Председатель, — все узнали, что виновники погромов и убийств — големы, чьи искусственные разумы взбунтовались и жаждали войны и крови. Что это големы ходили с карбидками и убивали ни в чём не повинных людей. Слова его подтвердили многочисленные свидетели, среди которых Ной с удивлением узнал и давешнего подземника.
Фратеру Якову верили, ему невозможно было не верить. Из лидера никому неизвестного братства он быстро, лихо и уверенно сделался лидером всего нашего маленького человечества. Големы в один день стали врагами, и мы приняли это. Некоторым проще было поверить в производственный брак искусственных людей, чем жить с мыслью о полном и окончательном равенстве с ними. Другие — среди них был Ной — просто молчали, оглушённые нелепостью происходящего, не смея и не умея ничего изменить. Именно тогда Ной понял: хорошо, что он не попал на войну, нечего ему, трусу, на войне делать. Недостоин.
