Баранов, склонный действовать по справедливости, заключил с предводителем «лебедевских» Коломиным соглашение о разделе сфер влияния. «Лебедевцы» его моментально нарушили, засыпая Баранова угрозами, сводившимися все к тому же бессмертному ультиматуму: шли бы вы, отсюды, ребята, это наша корова, и мы ее доим…
Вскоре «лебедевские» перешли к «активным мероприятиям» — они, прихватив в подмогу индейский отряд, обосновались возле одной из крепостей Баранова, Александровской, стали перехватывать туземцев, шедших к Баранову продавать меха, избивали их и отнимали шкуры. По всем меркам это был форменный беспредел. «Лебедевские» были не прочь захватить и саму крепость, но не решались устраивать открытый бой. Все попытки Баранова договориться с ними по-хорошему отвергались… В заливе Бристоль «лебедевцы» разграбили четыре эскимосских селения, «приведенные под российскую руку» еще Шелиховым, жителей увели в плен, а медный российский герб, подаренный вождю Барановым, разломали на кусочки (что, между прочим, по тогдашним законам Российской империи считалось серьезнейшим государственным преступлением и подлежало суровой каре). А чуть позже «лебедевцы» организовали среди шелиховских строителей в Воскресенской бухте самый настоящий заговор, и Баранов буквально в последнюю минуту предупредил готовившийся бунт — не оружием, а красноречием и убеждением.
Баранов тем временем с помощью нанятого на службу компании англичанина Шильца завел самую настоящую судоверфь и строил там небольшие корабли — а кроме того, пытался наладить собственное металлургическое производство. Из железной руды, найденной на Кенайском полуострове, он, подавая пример, собственными руками отковал несколько прутьев, показывая, что задумка вполне реальная. Из добытой на Кадьяке меди отлили колокола для тамошней церкви. Баранов писал Шелихо-ву: «О меди американской давно есть мое намерение забраться на Медную реку, поднесь бешеные Лебедевские делали преграды и не знаю, будет ли лучше».
Хлопот у Баранова был полон рот. С Большой земли ему присылали «посельщиков», с помощью которых предполагалось наладить землепашество, кораблестроение, металлургию, гончарное дело, обработку кож и другие ремесла. Контингент, как легко догадаться, был специфический — и привыкшие к вольной жизни, и субъекты с уголовным прошлым, и попросту искатели легкой жизни — одним словом, та трудно управляемая, бесшабашная вольница, которая во множестве присутствует во всех местах, где начинается освоение новых земель. Этакий американский Дикий Запад в миниатюре…
Баранов совершенно случайно раскрыл заговор, участники которого, не желая трудиться нормально, собирались убить приказчика, захватить корабль и уплыть на Курилы — а там видно будет. Были и попытки покушаться на жизнь самого Баранова — так что свою знаменитую кольчугу он снимал редко, а спать ложился не иначе как положив у изголовья пару пистолетов, что стало многолетней привычкой. Не сложились поначалу отношения у Баранова и с главой православной духовной миссии Иоасафом. Склока меж ними получалась долгая. Иоасаф бомбардировал Шелихова кляузами, требуя сменить Баранова и прислать «более гуманного и порядочного».
Ну не сошлись они характерами, бывает… Судя по сохранившимся документам, отче Иоасаф все же, с моей точки зрения, изрядно перехлестывал в своих претензиях. Очень уж много требовал порой: построить для миссии отдельную резиденцию, полностью обеспечивать дровами и продовольствием. Меж тем у Баранова не хватало рабочих рук, и он вполне резонно советовал персоналу миссии самому заготавливать дрова и подрабатывать на хлеб ремеслами. Иоасаф в ответ горделиво заявлял, что у духовных особ нет ни одной свободной минутки времени, они, мол, беспрестанно молятся за грешников…
Особенно возмущало архимандрита Иоасафа то, что Баранов, вольнодумец этакий, обучал своих подчиненных «французским вольным мыслям», в чем его активно поддерживал англичанин Шильц — и промышленники развратились настолько, что вступали в дискуссии с духовными по богословским вопросам: ну как в какой-нибудь богомерзкой Сорбонне, право слово…
