— Благодарю вас. Во всем надо знать меру.
Хокмун незаметно улыбнулся, снова восхитившись его хладнокровием. Только острый голод мог заставить д'Аверка есть такую гадость, но при этом француз ухитрился не потерять достоинства.
Д'Аверк потянулся, напружинив мускулы, совершенно не соответствовавшие его показной немощи.
— Господа, прошу меня простить, — зевая, сказал он. — Мне необходимо выспаться.
— Могу предложить вам свою постель. — Хокмун показал на узкую койку, не упомянув, что в ней гнездятся полчища клопов. — А я одолжу гамак у капитана.
— Огромное вам спасибо, — сказал д'Аверк, и Хокмун удивился серьезности его тона.
— За что?
Д'Аверк закашлялся, а потом поднял глаза и произнес прежним насмешливым тоном:
— Как за что, мой дорогой герцог? За то, что спасли мне жизнь.
К утру шторм утих. Море еще волновалось, но намного меньше, чем накануне.
Хокмун и д'Аверк встретились на палубе. Француз вышел из каюты в куртке и зеленых бархатных штанах, но без доспехов. Он поклонился Хокмуну.
— Как спалось? — поинтересовался герцог Кельнский.
— Превосходно, — усмехнулся д'Аверк, и Хокмун понял, что ему здорово досталось от клопов.
— Вечером будем в порту, — сказал Хокмун. — Вы — мой пленник, или заложник, как вам больше нравится.
— Заложник? Думаете, Темной Империи небезразлично, жив я или мертв?
— Увидим. — Хокмун потер Черный Камень. — Но предупреждаю: если попытаетесь бежать, я вас убью. Убью, не моргнув глазом — так же, как вы прикончили своих людей.
Д'Аверк откашлялся в носовой платок и торжественно произнес:
— Вы спасли мне жизнь, и она принадлежит вам. Можете забрать ее, когда пожелаете.
Хокмун нахмурился. Д'Аверк был слишком хитер, и герцог подумал, что, пожалуй, напрасно спас его. Хлопот с ним, похоже, не оберешься, а будет ли выгода — еще не известно.
К ним подбежал встревоженный Оладан.
— Герцог Дориан! — тяжело дыша после бега, он протянул руку. — Парус! Движется нам навстречу!
— Ну и что? — улыбнулся Хокмун. — Для пиратов мы не добыча.
Но через несколько секунд он заметил волнение среди экипажа и схватил за руку ковылявшего мимо капитана.
— В чем дело, капитан Маусо?
— Беда, сударь! — прохрипел шкипер. — Большая беда. Разве вы не видите парус?
Хокмун всмотрелся в очертания чужого корабля. Он заметил эмблему на черном парусе, но разглядеть ее не смог.
— Не станут они с нами связываться, — сказал он. — Вы говорили, на борту нет груза. Зачем им рисковать ради пустого корыта?
— Им все равно, есть у нас груз или нет. Они, как киты-убийцы, нападают на всех без разбора. Им бы только кровь пустить, а грабеж — дело десятое…
— Кто они? — спросил д'Аверк. — Похоже, это не гранбретанцы.
— Как раз гранбретанцы-то и не тронули бы нас, — с дрожью в голосе произнес Маусо. Это московиты из секты Безумного Бога. Они уже несколько месяцев рыскают в этих местах.
— Они определенно собираются напасть, — без тени страха заметил д'Аверк. — Герцог Дориан, с вашего позволения я спущусь за своим оружием и доспехами.
— Я тоже возьму оружие, — сказал Оладан. — И вам принесу меч.
— Драться бесполезно! — выкрикнул помощник капитана, размахивая бутылкой. — Лучше сразу броситься в море.
— Он прав, — кивнул капитан Маусо, провожая взглядом д'Аверка и Оладана. — Их слишком много. Нас разорвут на куски, а если захватят в плен, будут долго пытать.
Хокмун обернулся, услышав всплеск. Помощник капитана исчез — видимо, у этого человека слово не расходилось с делом. Герцог Кельнский бросился к борту и всмотрелся в темную воду, но ничего не увидел.
— Он поступил мудро, — вздохнул шкипер. — Не пытайтесь его спасти, лучше прыгайте следом.
Корабль московитов быстро приближался к «Улыбающейся девушке». На его черном парусе алели два огромных крыла и между ними — звериная морда с разинутой в диком беззвучном хохоте пастью. На людях, толпившихся на палубе, не было ничего, кроме поясов и металлических ошейников. Над водой разносились странные звуки. Хокмун разобрал их не сразу — лишь посмотрев еще раз на парус, он понял, что слышит дикий безумный хохот — должно быть, так хохочут грешники в аду.
— Корабль Безумного Бога, — глухо произнес капитан Маусо, и на его глазах выступили слезы. — Мы пропали!
