Шенегар Тротт, очевидно, услышал обрывок разговора и добродушно проговорил:
— Страшная клятва, барон! Вы подумали, что может произойти, если не сдержите ее?
— Не сомневайтесь, граф. Я найду беглецов.
— Собственно, я здесь не для того. Император сгорает от нетерпения услышать из наших уст приятное известие. Известие о том, что вся Европа лежит у его ног.
— В таком случае я немедленно отправляюсь в Лондру! — вскричал Мелиадус. — Заодно встречусь с учеными чародеями и выясню, как обнаружить наших недругов. До встречи, господа!
Он сел на коня и помчался прочь.
Некоторое время собратья по оружию смотрели барону вслед, потом вновь обратили взор к пожарищу.
— Его безрассудство погубит нас…
— Подумаешь! — усмехнулся граф Тротт. — Ведь вместе с нами погибнет мир…
В ответ раздался взрыв дикого хохота. Ненависть к целой Вселенной слышалась в этом безумном смехе… ибо секрет могущества Темной Империи заключался в том, что ни к кому на свете ее властелины не испытывали теплых чувств, даже к самим себе. Всю жизнь они посвятили войне, и только в битвах и грабежах находили свое счастье…
На рассвете, когда стаи гигантских пурпурных фламинго покинули свои камышовые гнезда и, поднявшись в небо, закружились в причудливом танце, граф Брасс стоял у болота и задумчиво разглядывал темные заводи и коричневые островки, они казались ему иероглифами какого-то древнего языка.
Контуры этого пейзажа, скрывающие, как представлялось графу, тайну бытия, всегда притягивали внимание, и граф был уверен, что наблюдая за полетом птиц, всматриваясь в очертания тростниковых зарослей, он сможет найти ключ к тайнописи ландшафта и понять наконец, откуда возникает это давящее чувство опасности, разъедающее его душу и тело.
Вставало солнце, заливая побережье тусклым светом.
Услышав стук копыт, граф обернулся. Его дочь, златовласая Исольда, мчалась к нему на рогатом камаргском жеребце, белом как снег, и улыбалась — словно ей давно уже была известна тайна, которую граф так тщетно пытался раскрыть. В облаке развевающихся на ветру голубых одежд она напоминала сказочную фею. Брассу не хотелось сейчас встречаться с девушкой, и он торопливо пошел вдоль болота, но Исольда уже была близко и манула ему рукой.
— Отец, ты опять поднялся ни свет ни заря…
Брасс пожал плечами и вновь повернулся к зарослям тростника, изредка бросая взгляд на птиц — как будто пытаясь застать их врасплох и таким образом понять секрет странного, завораживающего танца.
Исольда спешилась и встала рядом с отцом.
Это не наши фламинго, — заметила она, — но очень похожи. Что ты тут высматриваешь?
Граф беспомощно улыбнулся, вслушиваясь в шелест крыльев над головой.
— Ничего. Где Хокмун?
— В замке. Еще спит… Какой прекрасный восход!
Граф передернул плечами.
— Ты не понимаешь… — начал он и осекся.
Он знал, что дочь никогда не сможет увидеть этот пейзаж его глазами. Как-то раз он попытался описать ей свои ощущения, однако Исольда быстро потеряла всякий интерес к словам отца и не стала вникать в подробности. В узорах, которые мерещились графу всюду — в воде, тростниках, деревьях, в движениях животных, — был скрыт смысл бытия, а дочь просто смотрела на новый мир и радовалась его девственной красоте. Только старый друг Брасса, философ и поэт Богенталь, понимал его, но и тот считал, что дело не в пейзаже, а в самом графе.
— Ты взволнован, растерян, — говорил Богенталь, — мозг работает слишком напряженно… Все эти узоры — лишь плод твоего беспокойного воображения.
Граф отвергал подобные объяснения. Непонимание дочери и друзей раздражало его. Надев свои медные доспехи, он часто бродил по окрестностям, целыми днями изучая этот новый мир — так похожий на покинутый Камарг, если не считать того, что на многие мили вокруг здесь не было ни единой живой души.
— Брасс — человек действия, как и я, — говорил Дориан Хокмун, муж Исольды. — Долгое безделье претит его натуре. Ему нужно настоящее дело, чтобы уйти в него с головой.
— Настоящее дело, как правило, опасно, — отвечал Богенталь, и на этом разговор обычно заканчивался, потому что Хокмун тут же замолкал и уходил, положив ладонь на рукоять меча.
