— Как ты думаешь, они много разговаривали? — снова спросила у меня Викки.
— Ты о ком?
— О зрителях. Пока я пела.
— Нет, что ты!.. Это не принято.
— Правда?
— Ну… я хотел сказать… а разве ты сама не знаешь?
— Если сказать честно, то нет, — ответила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Я никогда не выступала «живьем».
— Никогда?
— Никогда.
— Это когда твои записи стали хитами?
— Да.
— И ты не пела со сцены?
— Нет.
— Почему же?
— Эдди был против этого.
— Эдди?
— Мой продюсер. В «Ригэл Рекордс».
— А-а…
— Эдди тогда все говорил, что это может плохо сказаться на продаже записей. Ему хотелось, чтобы все шли и покупали мой голос в записи. Понимаешь?
— А может быть он в этом был и прав…
— О, разумеется! Знаешь, все-таки три «золотых» диска — это много.
— Конечно, — охотно согласился я.
— Но ты думаешь, я им понравилась, а?
— Они все были просто без ума от тебя.
— А я так волновалась… Это было заметно? То, что я волновалась?
— Ничуть.
— Я бы сейчас с удовольствием бы выпила чего-нибудь, — продолжала она. — И еще мне хочется травки. У тебя дома есть травка?
— К сожалению нет, — ответил я.
— Ну тогда может быть ты не будешь возражать, если мы сейчас отправимся ко мне?
— Ну…
В этот момент я думал о ее дочери. Я думал о том, что у меня дома нет шестилетней дочери, чья комната находилась бы на другой стороне коридора, как раз напротив маминой спальни. Я думал, что в моем доме есть прекрасный большой бассейн, в котором мы могли бы порезвиться перед тем, как приступить к делу более основательно. Я думал, что у меня в спальне стоит замечательная по своей величине, просто-таки королевских размеров кровать, и что как раз в то утро она была застелена свежим бельем, и еще я думал, что нам оставалось только забраться на это царское ложе, чтобы наконец свершилось то, что уже и без того манило нас обоих и в то же время раз за разом откладывалось вот уже на протяжении трех недель — а в действительности же, трех недель и еще двух дней, потому что познакомились мы на открытии галереи вечером в пятницу три недели назад, а сегодня было воскресенье — потому что пришло время в полной мере познать истинный потенциал наших отношений, и одновременно с этим все там же, на моем королевском ложе, сегодня ночью должен был завершиться период наших, так сказать, пробных ухаживаний, и уж там-то, в моем доме никакая шестилетняя девочка-ангелочек не будет бродить ночью по коридору и не станет просить мамочку дать ей попить. Я не хотел ехать к Викки, и мое это «ну…» неприкрыто указывало на это — едва дрогнувший голос и уловимые в нем нотки сомнения, говорящие скорее о нежелательности подобного решения, на самом же деле всегда были верными спутниками ничем непоколебимого упрямства.
— Вот тебе и «ну», — сказала Викки мне в ответ, и оба мы замолчали.
Мы уже ехали по Козвей. Справа и слева от нас простирались воды залива, и из машины мне были видны огни нескольких стоявших на якоре яхт. Мы молчали всю дорогу, пока проезжали по мосту. Я остановился у светофора на пересечении Кортез-Козвей и 41-го шоссе. Молчание начинало затягиваться. К моему дому вела дорога, сворачивающая налево и ведущая на север; к дому Викки шло шоссе, уходившее вправо от перекрестка. А стоять на самом перекрестке у светофора на углу Кортез и 41-го шоссе приходилось всегда долго.
— Но выход-то мы могли бы найти… — я заговорил первым.
— Да?
— Сначала заедем к тебе за травкой, если только за этим дело стало…
— Да?
— А потом вернемся ко мне.
— Угу.
— Если, конечно, тебе этого хочется.
— Но мне очень хочется для начала закурить косячок, понимаешь?
— Отлично, если все упирается только…
— Так что давай, если это не трудно…
— Совсем не трудно…
— Тогда заедем сначала ко мне…
— Разумеется, так мы и…
— И я еще только заодно посмотрю, как там Элли…
— В этом даже что-то есть…
— И я еще попрошу няню задержаться ненадолго.
— А может быть она согласится остаться у тебя на всю ночь, — предположил я.
— Нет, вряд ли. Ей всего лишь пятнадцать.
— Ладно, тогда скажи ей…
— Я скажу ей, чтобы она задержалась еще на два или три часа — так нормально?
— Замечательно, — одобрил я.
— Вон свет зажегся, — сказала Викки.
