Руки вверх, Ваше Величество! - страница 17

— Але — гоп!..

Маленький болгарский Милон нагнулся, напрягся до покраснения, но поднял трубу только на высоту около десяти сантиметров, достаточную, впрочем, чтобы раскачались оба кресла.

— Не могу! — простонал он.

— Можешь, можешь, только ты еще не уверен в своих силах. Представь себе, что ты на стадионе и тебе нужно нести быка!

Не знаю точно, это ли представил себе Валентин или вдруг увидел себя изгнанным из нашей компании, отправленным играть с девчонками… Во всяком случае, он широко расставил ноги, как настоящий штангист, и в следующее мгновение выпрямил руки над головой:

— Ап!

Но, к сожалению, за этим поистине прекрасным мигом последовал ряд других, уже совсем неприятных моментов: труба закачалась, как перекладина весов, одно из кресел описало большую дугу и уперлось в стол, а другое стремительно полетело в мою сторону и, наверное, придавило бы меня, если бы я вовремя не отскочил. В заключение все живое и неживое — штангист, реквизит и директор, — как на поле брани, распласталось на полу.

В наступившей тишине с нижнего этажа через открытые двери балкона донесся голос нашей соседки Пиронковой:

— Что вы там наверху делаете, а?.. Боже милостивый, мой абажур…

Я исследовал наши потери. Пострадала только одна ножка кресла да еще моя фокусническая коробка, помятая другим креслом. Из нее выглядывал персик, вода же была вся на ковре.

— А представляешь, если бы еще были танцовщицы? — задумчиво спросил Валентин.

Снизу Пиронкова продолжала сердиться и кричать, что добьется, чтобы отец хорошенько мне влепил. Но ей не нужно было так бесноваться — я и без нее здорово влип.

— Крум, видимо, сбежал, — предположил начинающий штангист, — пока мы устраняли следы происшествия.

— Это исключено! — возмутился я. — Он мой самый преданный друг!

— Тогда почему он до сих пор там, а не здесь?

— Может быть, не услышал. Когда Крум на чем-нибудь по-настоящему сосредоточится, он становится глухим. Например, однажды…

— Все-таки давай проверим!

Я выбежал на кухню. То, что предстало перед моими глазами, было более чем печально. Крум охал, прислонившись к шкафчику, а дорожка возле него пламенела от апельсиновой кожуры.

— Я покончил с реквизитом, — признался он, понимая, что глупо обманывать, когда истина очевидна. — Просто мне стало жаль детей, которые надеются, что я стану жонглером, чтобы раздавать им апельсины в цирке.

И он скромно потупил взор.

Еще до того как вернулась мама, мы привели в порядок всю гостиную, приставили к стене кресло со сломанной ножкой, тщательно собрали и выбросили апельсиновые корки. Крум и Валентин ушли по домам, а я сел у стола с книгой в руках. Какое материнское сердце не дрогнуло бы от такой сцены? А тут как раз и отец вернулся из шахматного клуба победителем:

— Выиграл на тридцать третьем ходу ферзевым гамбитом, а защиту Каро-Кан свел вничью! — похвастал он и дал мне кусок рахат-лукума. — У кандидата в мастера Спиридонова отнялся язык!

И ночь прошла спокойно: мне снился целый ансамбль танцовщиц, трио же «Тринидад» ни разу передо мной даже не мелькнуло.

Утром в школе прежде всех мне встретился Жора Бемоль.

— Э? — спросил я.

— Пережил трудный послеобеденный период, — нахмурился он. — Я лично смыл тряпкой «украшения» со стен и мебели. Я лично выстирал покрывало. Знаешь, как хорошо, что нам не пришло в голову оформлять ворону масляными красками!

Крум тоже пожаловался:

— За ужином я смог съесть только одну порцию перца, фаршированного рисом, и два стакана кислого молока. Все дома забеспокоились. Тетя Ирина даже заставила меня выпить какое-то лекарство для повышения аппетита. Ух, какое оно было горькое!

Первым у нас был урок русского языка. Мы разбирали стихотворение «Октябрь». Выяснилось, что новые наши одноклассники знают эти стихи наизусть.

— Очень хорошо, Илья, Борис и Петр! — сказала учительница Королева.

Остальные мальчики нашего класса завистливо вздохнули, а девочки так обрадовались, точно похвала имела прямое отношение к ним. Дочка и Пенка, самые усердные зубрилы стихотворений в мире, тотчас предложили гостям соревноваться и обмениваться опытом.