Вик замолчал. Ренни не торопила его. Наконец он продолжил:
– Народу на похороны пришло прорва. Пришли полицейские, чтобы почтить память погибшего, ты знаешь, так всегда бывает. Церковь даже всех не вместила. Пел церковный хор, ангелы не спели бы лучше. Все говорили очень трогательные слова. И священник тоже. Но я ничего не слышал. Ничего. Ни пения, ни прощальных речей, ни слов пастора о загробной жизни. Я мог думать только об одном – этой шелковой нитке.
Он снова отошел к окну и встал там, глядя на океан:
– Я с трудом высидел службу на кладбище, последнюю молитву, салют из двадцати одной винтовки. Грейс и Орен устроили поминки. В их дом набилось до сотни народу, так что мне удалось улизнуть незамеченным. Лозадо тогда жил в доме недалеко от студенческого городка.
Вик обхватил себя руками, будто в ознобе:
– Ты сама можешь догадаться, что случилось. Я перевернул у него все вверх дном. Рылся в стенных шкафах, как маньяк. Переворачивал ящики. Перерыл весь дом. И знаешь, что он в это время делал? Смеялся. Живот надрывал от хохота, потому что знал, что я уничтожаю последний шанс привлечь его к суду за убийство Джо. Когда я не нашел того, что искал, я напал на него. Помнишь шрам у него над глазом? Моя работа. Он носит его с гордостью, он – свидетельство его самой большой победы. Откровенно говоря, я бы его тогда убил, если бы не появился Орен и силой не оттащил меня от него. Я в долгу у Орена за это, в тот раз он спас мою жизнь. Лозадо не убил меня, чтобы потом сослаться на необходимость самообороны, только потому, что знал, насколько мучительно будет для меня жить со всем этим.
Вик обернулся и встретился с ней взглядом в темноте.
– Это меня тебе надо благодарить за все неприятности, причиненные тебе Лозадо. Если бы я не сорвался в тот раз, как последний идиот, Лозадо сидел бы сейчас в камере смертников, и ты не попала бы в эту передрягу. И я бы здесь не был. Я бы не жил в лачуге, зализывая раны, и не носил бы на руке резинку, боясь впасть в панику.
– Ты обычный человек, – перебила Ренни. – Ты же сам сказал, Вик. Слишком много всякого дерьма свалилось на тебя одновременно. Все, что ты чувствовал, все, что ты ощущаешь сейчас, свойственно человеческому существу.
– Ну, иногда я уж чересчур человечен, во вред себе. – Вик слабо улыбнулся, и она ответила на его улыбку. Затем он поморщился и тихо выругался. Протянул руку к микрофону и включил его. – Да, я тебя слышу. Господи, ты что, решил, что я умер? Что случилось? – Он послушал, потом сказал: – Здесь тоже тихо. Я выйду подышать свежим воздухом. Не пристрелите меня.
Он прошел мимо нее, чтобы взять пистолет и сотовый. И направился к двери.
– Я выйду. Если увидишь или услышишь что-нибудь, ори во все горло.
Спать уже явно не придется, поэтому Ренни оделась. Когда он вернулся, она уже варила кофе.
– В чем дело?
– Мы уезжаем, Ренни. Немедленно. Одевайся. – Тут он заметил, что она одета. – Собери вещи. Поторопись.
– Куда мы едем? Что случилось?
Он быстро прошел в спальню и стал собирать вещи.
– Вик! Скажи мне, что происходит? Лозадо что-то сделал?
– Да. Но не в Галвестоне.
Он ничего ей больше не сказал, потому что мало что знал сам.
Пока он дышал свежим воздухом, пытаясь прочистить мозги и успокоить совесть, позвонил Орен. Рассказав Ренни о своем чудовищном поступке, Вик испытывал смешанные чувства.
С одной стороны, ему стало немного легче. Она умела прекрасно слушать. С другой стороны, он снова вспомнил, что именно его идиотизм гарантировал Лозадо свободу.
Сознание того, что Лозадо где-то рядом и смеется над ним, терзало его душу. После звонка Орена он вообще ощутил себя бессильным.
– Мы полагаем, что Лозадо уже нет в Галвестоне, – сказал Орен.
– Почему?
– У нас есть основания так считать.
– Что это ты ходишь вокруг да около? Это же не пресс-конференция. В чем дело?
– У тебя есть доступ к сотовому доктора Ньютон?
– Зачем?
– Было бы лучше, если бы следующие несколько часов ей никто не звонил.
– Почему?
– Дай мне разобраться, и я тебе перезвоню.
– В чем разобраться?
– Пока ничего не могу сказать.
– Что значит не можешь? Ты где?
– Когда-нибудь слышал о Плаксе Сойере?
