— У нас ведь тоже есть… одна штучка. У моей мутерхен кузина в Америке, в мае была в Риге, привезла такую пленку, одуреть можно, и одну пластинку.
Все умолкли. Оригинальная американская пластинка попадается не каждый день. Из проигрывателя доносились застенчивые звуки гитары и женский голос, который, странно причмокивая языком о нёбо, меланхолически пел "Подойдет осень"…
— Ну и поп-музыка! Она же поет по-латышски! — издевался Броня.
— Но пластинка и в самом деле из Америки! Сверху же написано! — оправдывался Помидор.
— Ну и что? Это же народная, это жеребячья песня, так-то могут петь и где-нибудь здесь, в Бирзгале. Убери! Музыка не национальна, а интернациональна;
В школе тебя не учили, что такое интернационализм?
Гостеприимство превыше всего. Помидор, вздохнув, лишил голоса американскую латышку. Ничем другим он похвастаться не мог, поэтому поставил свою капитальную штучку — Том Джонс страстным ревом наполнил комнату и половину Бирзгале.
Редиска тем временем ощупал спину Байбы под надписью "Fit!". Все-таки слушком костлява. Сидеть возле такой дальше не было смысла.
В комнате стало сумеречно не от ночи, а от сигаретного дыма. Редиска распахнул дверь. У рижан звериные внутренности, передернуло его, пили, пили, а ничего не прихватили с собой для закуски. Матросы успели у себя дома поесть грибов с картошкой и пахтой. Они пожелали показать гостям свой коронный номер — как в случае тревоги попасть к реке, не пользуясь лестницей.
Биннии взяли свои стаканы и по ступенькам ощупью добрались до берега. Наверху в обе стороны распахнулось белое окно. Из темноты вынырнули двое в плавках, сели на подоконник, протянули в воздух руки, как цыплята крылья, оттолкнулись и приземлились на корточки перед Бинниями.
— А я могу шевелить пупком… Как йоги, — лепетал Броня.
Вдруг в тени под ветлами кто-то громко кашлянул — и появился мужчина в отглаженных брюках. Редиска немедленно направился к нему навстречу. Оба побормотали что-то и Редиска протянул пришельцу руку.
— Перевезу вас обратно, — сказал Помидор гостям.
— Кто-то пришел вас контролировать? Струхнули? — лепетал Броня.
Редиска тем временем уже сбегал по лестнице вверх и выбросил в окно обе шали Бинниев.
— Вот ваши парашюты! — Помидор подобрал пончо Бинниев и сунул их владельцам.
— Пусти, я поговорю с этим чавелом! — Натянув через голову пончо, Броня стал храбрее.
А на Байбу, казалась ей, падала ветла, и она, поддерживаемая Помидором, шла пошатываясь к лодке. Другой рукой Помидор сграбастал за пояс Броню и тоже втащил в лодку.
— Тсс! Это Мараускис. Дама его стоит в кустах. Понимаешь, к нам приходят гости с дамами. В гостиницу с дамой не пойдешь — впускают в один номер только тогда, когда в паспортах одинаковые фамилии. А в кустах холодная роса, с листьев падают гусеницы светлячков… За пять рублей мы до утра выбираемся в палатку. И польза прямая — дамы всякий раз вычищают эту конюшню, простыни тоже меняют. Кому захочется обниматься на колбасной кожуре…
— Но… если ночью кто-нибудь станет тонуть… то вы оттуда ничего не увидите, — лопотал Бинний, обеими руками держась за борта.
— Ну, чокнутый, кто же ночью тонет! Есть такое правило, что даже водолаза ночью нельзя опускать на дно. А то как бы раки не съели. Утопающие-то об этом знают… Приезжай завтра опять!
До берега лодка не дошла, Биннии угодили в воду и Достигли берега вброд, затем, чертыхаясь, сняли обувь. Байба все время тяжело валилась на плечо Брони.
— Меня очень, очень тошнит… но не идет, — жаловалась она.
— Сними рубашку, станет лучше.
Байба действительно сняла накидку и даже рубашку.
— Дай свою тоже… надо будет их выстирать.
Броня послушался. Оба остались в широких штанах.
— Теперь можно бы изобразить танец… живота. И лунный свет есть…
Охваченная внезапным приливом чувства чистоплотности, Байба встала и, глядя вдаль на луну, выпрямившись и удерживаясь на ногах, спустилась вниз к реке, вытянула из рубах шнурки, которыми зашнуровывалась грудь, привязала рубашки за рукава, бросила в воду, а конец шнурка привязала к ольхе на берегу.
— Белье… перед стиркой надо намочить. Мама всегда так делает…
