Алан с минуту смотрел на нее. Странно, но от этих слов он ощутил где-то внизу живота холодное предательское шевеление, похожее на страх. Но это глупо — чего ему бояться?
— Какое такое приспособление? — наконец произнес он. — Что ты имеешь в виду? Расскажи поподробнее.
Ободренная его вопросом. Опал подошла ближе.
— Знаете, он был очень независимым человеком и ненавидел, когда санитарки или их мужья помогали ему вставать с кровати или, наоборот, перебираться из коляски в постель. Он сидел в кровати или кресле у окна целыми днями и строгал что-то ножом. Попросил своего брата принести веревку, и они перекинули ее через крюк. А потом он научился подтягиваться по этой веревке — поднимать свое тело и садиться прямо в инвалидное кресло, которое стояло рядом с кроватью. Он проделывал это каждый день.
— Понятно… — после некоторой паузы сказал Алан. — И ты думаешь, что я должен попробовать то же самое?
— Нет, я не говорила, что вы «должны». Но знаю, что вам не нравится подолгу ждать Джонни. Могу поспорить, вы чувствуете, что слишком зависите от него.
Опал была права. Он ненавидел это чувство. Но всегда относился к нему как к тому неизбежному, с чем необходимо смириться. Он никогда не думал, что все это можно изменить. После несчастного случая Алан был очень слаб; долгое время находился между жизнью и смертью. Ему грозило кое-что пострашней, чем парализованные ноги. Еще год или два после этого он был очень болезненный и при малейшей возможности подхватывал простуду. С самого начала Джонни стал переносить его с кровати в кресло и обратно, как ребенка. Миллисент и мать нянчились с ним, как с маленьким, всегда стараясь предугадать любое его желание. Они непростительно разбаловали его; Алан считал, что Миллисент до сих пор продолжает это делать. А он постарался принять все случившееся как должное, не жаловаться и не стонать, примириться с фактом, что он инвалид, не способный ничего сделать самостоятельно.
— Но я… — он попытался улыбнуться, чтобы скрыть чувство унижения. — Я слабый человек. После несчастного случая я совсем обессилел. Похоже, мне просто может не хватить сил, чтобы поднять свой вес с кровати.
— О, простите! Думаю, я заговорила обо всем этом только потому, что мне и в голову не пришло, будто у вас ослабленный организм. — Ее лицо стала медленно заливать краска. — Знаете, вы прекрасно выглядите, но я должна была сама догадаться. Я не подумала… — она смущенно отвернулась.
Алан обнаружил, что ему неприятно, когда Опал думает о нем как о немощном и больном. Одна из главных причин, почему ему нравилась эта девушка, заключалась в том, что она не относилась к нему как к ребенку, а именно так поступали Миллисент и его остальные родственники. С Опал он не чувствовал себя беспомощной развалиной. Она считала его умным и добрым. А теперь, со страхом подумал Алан, и она поймет, что он абсолютно обыкновенный человек: заурядный лежачий больной, не способный сам заботиться о себе и полностью зависящий от других.
Она увидела его таким, какой он был на самом деле — просто калекой.
Опал тихонько выскользнула из комнаты. Алан откинулся на подушку и закрыл глаза. Ему было больно;
больно так, как никогда раньше. Это не была горечь, или печаль, или знакомое разрывающее душу желание вдруг сделать что-то, что он мог делать раньше, до того, как… Он не хотел вновь стать мальчиком. Все, чего он желал, — это поступать и выглядеть, как мужчина.
Через несколько минут в комнату бесшумно вошел Джонни, прервав грустные размышления Алана.
— Мистер Алан, — произнес он, обходя кровать. Джонни был угловатым и худым, как лезвие ножа, но Алан знал, что внешняя хрупкость была обманчива; он без труда поднимал и переносил Алана. Этот парень был очень медлительным, хотя Алан помнил, что в детстве Джонни мог летать, словно ветер. Алану никогда не удавалось догнать его. Все в Джонни было странным. Тихий голос и странная, присущая скорее туповатым людям манера разговаривать резко контрастировали с острым юмором и глубоким смыслом сказанного, который скрывался за простыми обыденными словами.
